Михаил Антонов - Провидец Энгельгардт

Это – настоящие начальники, а кроме того была масса чиновничьего люда, например, служители почтового ведомства, которые тоже вели себя в деревне как начальники. Энгельгардт с юмором описывает встречу с одним таким чиновником, который принял помещика, занятого по хозяйству и потому одетого в рабочий костюм, за мужика и накричал на него, грозил всякими карами. Узнав же, что говорит с помещиком, сразу осёкся.

«У нас ведь каждый, кто имеет место, кто носит кокарду, считает себя начальством. На что уж начальник железнодорожной станции – и кокарды у него нет, только красная шапка, – а и тот считает себя начальником над всеми пассажирами пришедшего поезда. А генерал какой-нибудь из Петербурга, тот всех считает своими подчинёнными и при случае пушит начальника станции за остановку поезда. Кажется, и жить бы нельзя при таком бесчисленном множестве всякого начальства, но жить можно, если узнать, в чем фортель: ничего больше не нужно, как только самому становиться на время начальником. Закричал на вас начальник станции или почтовый чиновник, вы сейчас к нему: «Ты что!» – непременно отступит и подумает, что вы-то самое начальство и есть. Даже с генералом этот приём хорош».

Легко сказать, помещик-то еще может позволить себе такой «фортель», а каково мужику?

«Словом сказать, помещикам, чиновникам эти новые начальники нипочем, они даже понять не могут, чего тут бояться.

Совсем другое дело – мужик…

Помещик может учреждать у себя в усадьбе ночные караулы или не учреждать – никому до этого нет дела, а в деревне, будь она хотя бы из двух дворов, приказано быть ночному караулу. Мороз ли, метель ли – караульный не должен спать, должен быть всегда налицо, стучать в доску, опрашивать проезжающих. Задремлет человек, отлучится в избу погреться, трубочку покурить… вдруг налетел он.

Помещик может строиться как он хочет, хоть посреди сенного сарая овин ставь – никому до этого нет дела; помещик может обсаживать постройки деревьями или не обсаживать, может иметь кадки с водой или не иметь. А в деревне не так, строиться должен по плану, как начальники требуют, не разбирая, есть ли достаточно земли или нет, удобно это тебе или нет. Хоть под кручей овин ставь, а чтобы было узаконенное расстояние, хоть за версту по воду ходи… Кадки чтоб везде с водой были, счёсков чтоб на печах не сушили, инструмент чтобы у каждого положенный был, чтобы над каждым домом была дощечка с изображением того инструмента, с которым должен выходить на пожар хозяин. Налетел он: тут хлевушок для гусей без дозволения приделан, там амбарушка не на месте стоит, у того берёзки засохли, у того пожарной дощечки нет…

Помещик может отворять или не отворять форточку в комнате для очищения воздуха; может менять или не менять рубаху – кому до этого дело? А насчет мужика строго приказано было избы «студить», как выражаются мужики, то есть растворять по нескольку раз в день двери в избах для очищения воздуха, приказано было для чистоты по два раза в неделю менять рубаху.

А тут новая напасть:

«Ещё летом разнесся слух, что в помощь к прежним начальникам будут заведены ещё новые начальники. Многие радовались этому, в особенности, сидящие на своих унылых усадьбах слезливые барыньки, вечно боящиеся разбойников, поджигателей, грабителей, о которых и не слышно в наших палестинах. Барыни думали, что новые начальники, верхами на конях, будут разъезжать по своим участкам и за всем зрить, наподобие петербургских городовых или, еще того лучше, знаменитых лондонских полисменов. Поезжай тогда без опаски, куда хочешь: ни метелей, ни волков, ни разбойников тебе бояться нечего. Застигнет тебя метель – объезжающий участок урядник выведет на дорогу; напали на тебя волки, прилетит урядник – и всех волков своей шашкой изрубит. О разбойниках и говорить нечего – всех разбойников, воров, конокрадов урядник переловит и в клоповник, куда волостных старшин за недоимки сажают, засадят. Не менее барынь радовались новым начальникам те помещики, которые вечно судятся с крестьянами. В самом деле, есть такие несчастные, которые всё только судятся, так что им и хозяйством заниматься некогда. Всё судятся – и в волости, и у мирового, и у начальников разных. То работники не живут, как ни сделают крепко условие, смотришь, поживет неделю-другую – и убежал; то крестьяне работ не исполняют, возьмутся, например, луг убрать, скосят, всё как следует, копны поставят, а там, смотришь, копны стоят да стоят, и снег уже выпал, а копны всё на лугу стоят; то потравы, то порубы, на подёнщину никто не ходит, ягод и грибов никто продавать не носит, в пастухи никто не нанимается, скот в поле некому выгнать. Ездит барин по судам, а толку всё нет, навоз чуть не до августа остается не вывезенным, у людей всё сжато и свезено, а у него еще не начинали жать. Большую надежду возлагали такие господа на новых начальников: он скрутит мужика в бараний рог, он заставит лентяев работать, он и работников, которые не живут, потому что их плохо рассчитывают, удержит, он потравы и порубы уничтожит, он и на подёнщину ходить заставит, он ягоды и грибы продавать прикажет, он воровство всякое уничтожит, потому что первая забота его будет – охранять собственность».

На деле «учреждение урядников ознаменовалось тем, что по деревням заведены были ночные караулы… Требовалось ли это прежде или новые начальники завели – не знаю, только прошлую осень насчет караулов очень строго было. Всюду по деревням повешены были доски, в которые караульные должны были стучать по ночам. И действительно, стучали. Выйдешь, бывало, осенью на крыльцо – из всех окрестных деревень грохот слышится. Проезжающих всех останавливают, опрашивают. Чиновника одного акцизного, ехавшего ночью на завод, – вот тебе и старайся незаконные отводы (кражи) спирта носить, – в одной деревне остановили, приняли за злонамеренного человека и хотели в холодную засадить, да благо кто-то опознал.

А он-то летает орлом от кабака до кабака, и чуть где нет на улице караульного – штраф. В одной деревне пришлось бабе зимою быть ночью караульной, с их двора черёд, а муж был в отлучке. Вот она – известно баба, дура – и отвернись в избу ребенка грудью покормить, неженка, нашлась, не может на улице покормить и перепеленать. А тут на беду и налети начальство. «Это что? Где караульный?» Поднял крик, шум, всполошил всю деревню, на бабу пять рублей штрафу наложил. Пять рублей! У нас баба зимой за поденщину 15 копеек получает, за 20 копеек она целую ночь мнёт лён. Пять рублей! Да еще муж побьёт. Баба испугалась, начала молить, чтобы помиловал, в ногах у него валяется, а он стоит, подбоченясъ, смеётся, куражится!