Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Сочинение получило высшую оценку, золотая медаль была присуждена, и этим следовало ограничиться. Однако бедная Клавдия Карловна в порыве материнской гордости решила прочитать сочинение сына как образцовое с трибуны клуба завода и потом еще где-то. Этого делать не стоило! Несколько лет спустя, когда Клавдии Карловны уже не было в живых, Володя, окончивший Казанский университет, приехал в Поляны и зашел ко мне. Я, смеясь, напомнила ему сочинение о Данко. Володя закрыл лицо руками и сказал: «Ах, Татьяна Александровна, не говорите, это было ужасно!»

Контингент наших учеников состоял, главным образом, из работающих на заводе, и я не могу забыть, какого напряжения им стоило в военные годы, после девяти часов труда за станком, посещать вечерние занятия. Некоторые буквально падали от усталости, но все же примерно половина поступавших осенью добивалась успеха и весною переходила в следующий класс.

Мои отношения с учениками за все годы моей работы в ШРМ оставались прекрасными. В классе я чувствовала себя свободно и уверенно, хотя преподавать было трудно: уровень знаний учащихся был весьма неравномерен. Требовалось проводить какую-то среднюю линию. Вместе с тем я старалась по возможности избегать скуки на уроках и не упускала случая рассказать что-нибудь интересное, имеющее то или иное отношение к программе. Благоприятная для этого обстановка складывалась тогда, когда в разгар урока выключали свет и мы оставались в полной темноте. Из разных углов погруженного во мрак класса начинали поступать заявки: «Татьяна Александровна, расскажите про Венецию, как там на гондолах плавают!», «Нет! Лучше расскажите про пирамиды!» Какой-то девический голос однажды отважился пропищать: «Расскажите, как вы сами на балы ездили!» Боясь, чтобы мои ученики совсем не заснули в темноте, я начинала рассказывать если не про балы, то про Венецию и пирамиды.

Как-то раз, когда эти темы были исчерпаны, я принялась читать наизусть и комментировать шиллеровскую «Перчатку». При этом я выявила интересный факт: мои ученики сомневались в том, что «рыцарский поступок» — понятие положительное. На уроках истории им говорили, что были какие-то «псы-рыцари», разбитые русскими на льду Чудского озера, и все рыцарское сословие оказалось навеки скомпрометированным в их глазах. С целью реабилитации я напомнила о последнем рыцаре Дон Кихоте, который, хотя и был немного смешным, но трактовался на уроках литературы как «явление положительное».

Из всего вышесказанного можно понять, что я имела дело со старшими классами (8-9-10). Младшие классы сформировали позднее.

Так как основной упор преподавания был направлен на точные науки, знания наших учеников по математике и физике превосходили их знания по словесности и другим гуманитарным наукам. Некоторые из них даже мыслили формулами. Так, однажды, когда я попросила одного из учеников написать на доске Plusquamperfekt какого-то глагола, он тщательно вывел слово Perfekt , а потом, в замешательстве посмотрел на меня и сказал: «Перфект я написал, а теперь не знаю, куда мне поставить знак „+“ — перед этим выражением или после него!»

Был еще другой анекдотический случай. В послевоенные годы, когда наша школа пополнилась демобилизованными военными, один из них, вынув на выпускном экзамене 10-го класса по литературе билет «Биография Пушкина», весьма непринужденно уложил свой ответ в несколько незабываемых слов: «Пушкин учился в царском сельском лицее. Сначала все шло хорошо, но потом ему не повезло благодаря красоте его жены». (Должна оговориться: этот знаток биографии Пушкина не был нашим основным учеником, и его пример не может служить для дискриминации Вятскополянской ШРМ, которая по существу была хорошей школой.)

Но наиболее ярким эпизодом я считаю общее собрание работников просвещения, состоявшееся в дневной средней школе, если я не ошибаюсь, в 1948 году под председательством заведующего Кировским облотделом народного образования Ходыревым.

При моей склонности видеть смешную сторону вещей я, может быть, опишу это собрание как нечто комическое, чем оно, с внешней стороны, и было. Но только с внешней стороны. По существу же лозунг, во всеуслышание провозглашенный нашим областным шефом, имел трагические последствия. То был пресловутый лозунг: «Нет плохих учеников, есть плохие учителя». Подхваченный учениками, он до сих пор, несмотря на все усилия, прилагаемые свыше, чтобы парализовать его разлагающее действие, расшатывает дисциплину и приводит к тому, что «нет повести печальнее на свете, чем повесть о советском педагоге».

Сурово поговорив с учителями средних школ о недопустимости иметь неуспевающих (следствие этих слов — принудительное завышение оценок!), Ходырев принялся за разгром начальных школ.

Привожу следующий диалог:

Ходырев : — Ну вот вы, учительница усадской школы Логинова, чем вы можете объяснить наличие двух второгодников?

Логинова (чуть живая от страха) : — Видите ли, один долго болел скарлатиной, а другой вообще умственно отсталый!

(По залу прокатывается шепот ужаса: «Боже мой! Что она говорит! Ведь теперь нет „умственно отсталых“!»)

Полчаса Логинова стоит, как суслик на меже, под градом угроз и упреков.

Наконец Ходырев переходит к другой жертве: «Ну а вы, товарищ Иванова, что вы скажете о своих трех второгодниках?» Иванова, сложив руки на груди, опускает голову и, как жучок, притворяющийся мертвым, шепчет: «Моя недоработка». Такой ответ созвучен требованиям момента — он самокритичен, и Ходырев ограничивается фразой: «Ну, Вы учтете свои ошибки и, конечно, исправитесь».

В непродолжительном времени Ходырев был снят с работы, но лозунг «нет плохих учеников» — все еще живет в сознании лентяев.

Теперь мне остается рассказать, как была снята с работы я. История эта может служить, в какой-то мере, подтверждением теории о «замедленном возмездии», в которую я, основываясь на личном опыте, твердо верю. Согласно этой теории, возмездие неукоснительно приходит, но не сразу, а тогда, когда пострадавший уже забыл о нанесенной ему обиде и не испытывает никакой злобной радости, узнавая о несчастьях, постигших обидчика. Наоборот, он искренне ужасается, если размеры возмездия превышают размеры нанесенной ему обиды.

Итак, вот что случилось. Учебной частью ШРМ заведовала молодая особа Анна Михайловна Орехова. Происходила она из крестьянской семьи деревни Слудка нашего района, училась в Москве и преподавала географию. Внешность у нее была приятная, хотя красивые серые глаза на чересчур удлиненном лице придавали ей отдаленное сходство с козой.

Первое время Анна Михайловна относилась ко мне хорошо. Может быть, это объяснялось тем, что, страдая малокровием и хроническим гайморитом, она постоянно обращалась ко мне по лечебным делам. Я делала ей уколы мышьяка, доставала какие-то лекарства и под конец оказала ей большую услугу (вернее, моральную поддержку), когда ее сестра попала в весьма неприятную историю. Однако элементарная человеческая благодарность, как это будет видно из последующего, не помешала все это быстро забыть!