Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Остановились мы в небольшой гостинице на via Porta Rossa. Чтобы выйти на площадь Сеньории, надо было миновать небольшой рынок Mercato Nuovo со стоящим на низком цоколе бронзовым кабаном. Я хорошо знала этого зверя и постаралась, проходя мимо, похлопать его по морде, поэтому впоследствии была рада увидеть его копию в открывшемся на средства Нечаева-Мальцева Музее изящных искусств в Москве.

Утро мы проводили, осматривая дворцы и церкви, а к завтраку собирались под парусиновым тентом маленького ресторана на via Calzaioli. В этом ресторане подавались неизменные spaghetti , колбаса mortadella и сыры: моцарелла, горгонзола и пармезан. На сладкое приносили сбитый в пену соус сабайон в высоких стеклянных бокалах. Дядя Коля все это щедро поливал терпким кьянти, продававшимся в оплетенных соломой бутылках.

Здесь следует сказать, что «золотой век» отношений между мамой и Николаем Борисовичем ко времени нашей второй поездки за границу закончился. Недоразумения происходили большей частью за столом. В известные моменты мама говорила или показывала глазами, что надо прекратить пить. В ответ на это дядя Коля, злобно глядя на нее в упор, заявлял, что не нуждается в опеке, и наливал себе еще стакан вина. Мама обычно сдерживалась, но видно было, как горячая волна крови заливает ее лицо. (Эта способность краснеть и бледнеть при душевных волнениях передалась и мне.) Неприятный инцидент такого рода произошел во время экскурсии во Фьезоле — селение, расположенное на одном из холмов, окружающих Флоренцию. Выйдя в раздражении из-за стола, Николай Борисович отказался осматривать келью уроженца Фьезоле прерафаэлита Фра-Анжелико и пошел допивать с шоферами привезших нас автобусов, повторив тем самым выходку 1905 года. Изменилось только то, что тогда его собутыльниками были венецианские гондольеры, а теперь флорентийские шоферы.

Когда мы, покинув Флоренцию и двигаясь по направлению к Риму, пересекали пустынные равнины Кампаньи, нам сопутствовали однообразные линии древнеримских акведуков: то подходя к полотну железной дороги, то уходя к горизонту, эти нескончаемые аркады поражали своей мощью и напоминали тяжелую поступь легионов.

Говорить о Риме — задача очень трудная, и я ограничусь лишь отрывочными впечатлениями попавшей в него 16-летней туристки. Впечатления эти были все же достаточно сильны, чтобы тридцать лет спустя найти отражение в строках, написанных очень далеко от Рима и в не совсем обычных условиях. Это произошло на реке Вычегде, за стенами и проволоками Локчимлага. Я заболевала глубоким лимфоаденитом левого бедра, закончившимся потом общим заражением крови. Болезнь только начиналась, но сознание под действием повышенной температуры уже было сдвинуто с нормальных позиций.

Лежа с закрытыми глазами в душном больничном бараке, я заставляла себя уходить от действительности, и тут на помощь приходили образы Италии. Толчком к этому, может быть, послужило то, что главный врач нашего лагпункта, доктор Готлиб, своим внешним видом напомнил мне высокого упитанного кардинала, которого я когда-то видела в соборе Святого Петра.

Однажды я всю ночь бредила Римом и наутро, когда температура спала и ко мне вновь вернулась способность управлять рифмами, я посмотрела на вещи с юмористической стороны (это тоже очень помогает!) и написала следующие, посвященные нашему врачу, строфы:

Остановились мы в Риме в небольшой гостинице на via del Quatra Fontana, близ Квиринала. Не в пример прочим весьма мощным и декоративным римским фонтанам, те четыре фонтана, которым была обязана названием наша улица, представляли собою тонкие струйки воды, падающие из львиных пастей в стоящие под ними раковины. Наша гостиница была интересна лишь тем, что по узкой лестнице, ведшей на чердак, можно было выйти на крышу и увидеть все семь холмов. Мы с Сережей, обнаружив небольшую площадку под крышей, часто сидели там на закате, изможденные целым днем осмотра достопримечательностей.

А осматривали мы всё, что положено осмотреть в Риме. Перед нами, как в калейдоскопе, промелькнули и Колизей, и Форум, и Капитолий с конной статуей Марка Аврелия и бронзовой волчицей, и колонна Траяна, и развалины многочисленных терм. Все это было, несомненно, интересно, но казалось слишком давно прошедшим, чтобы не быть реставрированным, и потому не внушало полного доверия. Папский Рим произвел на меня более сильное впечатление, может быть, потому, что архитектурные памятники эпохи Возрождения еще не полностью стали музейными экспонатами и в них происходила та самая жизнь, для которой они были предназначены — жизнь католической церкви.

Слушая мессу в соборе Святого Петра, осматривая Сикстинскую капеллу, я находилась в том сосредоточенном настроении, которое подходит к подобным моментам; когда же мы перешли к осмотру замка Святого Ангела — круглого здания на берегу Тибра с фигурой ангела на крыше, — всякая серьезность нас с Сережей почему-то покинула и мы со смехом бегали по кольцеобразным коридорам этой мрачной постройки, служившей некогда тюрьмой, пока не наткнулись на брата шведского короля, принца Карла (дядю Вильгельма Зюдерманландского) — высокого худого человека чопорного вида, сопутствуемого адъютантом и гидом. Сережа присел от неожиданности и с комическим испугом воскликнул: «Ничего себе!» Бабушка только всплеснула руками.

Неаполь произвел на меня менее сильное впечатление, чем другие города Италии. Совершенно исключительный интерес представляет собою Помпея и все то, что было найдено при ее раскопках и хранится в Неаполитанском национальном музее, но панорама залива, «увидя которую, остается только умереть» («Vedi Napoli e poi muori!»), была мне хорошо знакома по гравюре, висевшей в аладинской диванной, и действительность к этому ничего не прибавила.

Из Неаполя, самой южной точки нашего путешествия, мы стали быстро двигаться по направлению к дому. В окнах вагона промелькнула склоненная Пизанская башня. В Генуе, между поездами, мы успели посмотреть Кампо-Санто с монументами Кановы и возвышающийся в порту памятник генуэзцу Колумбу, а через двенадцать часов были уже в пределах belle France . Наша недельная остановка в Ницце имела целью дать дяде Коле возможность проверить вновь изобретенную им систему игры в рулетку и оставить в Монте-Карло ассигнованную на это сумму.