Владислав Крапивин - Под созвездием Ориона

Главное же достоинство Степы было то, что он, по Галкиным словам, был «почти говорящий». В самом деле! Если Галка спрашивала Степу «скажи, миленький, что ты больше любишь», он сипловато отвечал:

– Мя-а…

Это, конечно же, означало «мясо», поскольку рыба ему осточертела.

– А скажи, Степочка, какой у нас самый любимый праздник? Ну?.. Первое…

– Мяу…

– Умница! Конечно, Первое мая!

Лингвистические способности Степы мы прославляли и непомерно возвеличивали в разговорах друг с другом. Нам нравилось иметь в приятелях такого талантливого кота. Тем более, он и петь умел! Когда я начинал пиликать на игрушечной дудочке, Степа вертел хвостом и подвывал…

Мы надеялись, что, если он, гуляя вокруг «дуба», не научится рассказывать полноценные сказки, то что-нибудь про девочку Машу («М-мау») или про волшебный мячик («М-мяк») он произнесет. А в том, что заведет «песнь», когда «идет направо», мы вообще не сомневались.

Сад (вместе с развалившимся необитаемым домом) принадлежал вредной старухе. Не исключено, что она могла появиться у дуба (то есть клена) и заорать на нас. Но ощущение риска лишь прибавляло «приключенческих» ощущений.

– Сначала надо научить Степу просто ходить по цепи, – решила толстая рассудительная Лилька.

Мы несколькими витками цепи обмотали кленовый ствол – от верхней развилки (куда забрался Володька) до подножья. Ну и началось…

Описание событий вокруг «кленового дуба» можно было бы развернуть в длинный драматический сценарий. Когда-нибудь я, возможно, это сделаю. А пока – коротко… Упирающийся Степа. Ласковые уговоры. «Не ори на него, а то он совсем не захочет…» Бурная стычка между Галкой и Лилькой, которые вдруг не к месту взялись выяснять, кто будет русалкой, которая «на ветвях сидит». (Изящная худая Галка заявила, что Лилька годится лишь для Бабы Яги в ступе, которая «идет, бредет сама собой»; надо ли говорить о последствиях?!) Примирительные речи Володьки – самого умного из нас. Кусок ливерной колбасы на длинной нитке, которым Володька приманивал сверху Степу. Неожиданные коварство и прыть этого сонного существа: Степа кинулся не по цепи, а прямо по стволу, сорвал колбасу и укрылся с нею в густой кленовый зелени. А сожравши добычу, нагло требовал, чтобы его «сни-мя-а».

Потом «сни-мя-а» пришлось Володьку. Он зацепился рыжей вельветовой курточкой за крепкий обломанный сук, качал ногами в рваных брезентовых полуботинках в и хладнокровно объяснял нам, какие именно кости поломает, когда «сбрякает с этой высоты».

Лилька сбегала домой и принесла тупую ржавую ножовку. Я, изнемогая от страха за собственные кости, стоял в развилке и пилил Володькин сук. Лилька и Галка держали внизу растянутое одеяло. Степа сидел на ближнем заборе, облизывался и ждал добавки, не сознавая всей жути происходящего. Дополнительную остроту событиям придавал страх перед возможным появлением старухи-хозяйки. Выбитые окна заброшенного дома смотрели зловеще, как глазницы черепа. Свет пасмурного дня тоже был зловещим.

Сук затрещал, Володька упал мимо одеяла и замер. Мы решили было, что «капут». Но Володька сел, обвел нас взглядом мыслителя и сокрушенно изрек:

– Дело в том, что цепь не та. Нужна золотая, как у Пушкина.

Галка строптиво заявила, что «коту какая разница». Мол, он, Степа, Пушкина все равно не читал.

– Не читал, а чувствует. В золотых цепях, наверно, особая сила. Потому коты на них и говорят…

Не найдя контраргументов и видя бесполезность дальнейших усилий, мы покинули заброшенный сад и занялись другими делами. Цепь оставили на дереве. Идея заглохла.

Она, идея эта, умерла бы совсем, если бы не возникшая надежда на «золотое покрытие» Ильича. После такой процедуры рядом с памятником наверняка останутся комки бронзовой краски и банки, в которых можно кое что наскрести. «Аккуратность» маляров была известна.

Мне казалось, что покрытая бронзой цепь вполне сойдет за золотую (по крайней мере, для кота) и Степа, ступив на нее, раскроет все подспудно дремлющие в нем таланты. Разнузданное воображение уже рисовало мне восхищение многих зрителей, известность в масштабах окрестных кварталов, а потом и выступления в настоящем цирке. Степу, гуляющего посреди арены вокруг специально сооруженного дуба; Володьку, который в богатырских доспехах летает под куполом, держась за бороду чучела Черномора; Галку и Лильку в платьицах с блестками – помощниц главного дрессировщика. Этим дрессировщиком буду, конечно, я – в атласном клоунском костюме и с дудочкой , под которую Степа исполнит популярные в ту пору песни «Артиллеристы, Сталин дал приказ» и «Первым делом – самолеты».

Поскольку именно в то время у меня прорезалась неистребимая страсть к стихоплетству, я без усилий прокомментировал свои мечты рифмованными строчками:

Я в саду заброшенном

Цепь позолотил

И кота хорошего

П о цепи пустил.

Ходит кот волшебнистый

Дерева вокруг.

Хоть четвероногий он,

Но всем людям друг.

Смотрит Степа с ласкою

С дерева на всех.

Дам ему колбаски я,

Чтобы песню спел.

Читать эти стихи Галке, Лильке и Володьке я не стал. Во-первых, сознавал их некоторое несовершенство. Во-вторых, мне хотелось сделать друзьям сюрприз. Покрашу цепь, а потом позову их: вот, смотрите! Я надеялся, что такой поступок укрепит мой авторитет в глазах девчонок, которые довольно часто (и, увы, не без оснований) упрекали меня в боязливости, плаксивости и стремлении подменять болтовней решительные дела. Володька – тот был благородной личностью, не способной унизить кого бы то ни было…

В глубине души я сознавал, что поэтические образы далеки от суровой реальности и мои «цирковые» фантазии едва ли претворятся в жизнь. Но даже борьба за их осуществление была полна романтики. И кроме того, само видение золотистой цепи на стволе, в полутьме заброшенного сада, представлялось мне сказкой. И уж такая-то сказка была вполне осуществима!

Не желая посвящать в свои планы Володьку и девчонок, я решил привлечь к добыче краски приятелей с улицы Герцена. Этот народ не воспринял бы поэзию Лукоморья, но склонен был ко всяким авантюрам, связанным с игрой в партизан и мушкетеров. Я расписал Вовке Покрасову, Амиру Рашидову и Семке Левитину, как будет здорово, когда мы покроем бронзой наши фанерные щиты. Идея нашла отклик. Оставалось ждать, когда Владимира Ильича из белого сделают золотистым.

С улицы Герцена памятник не был виден. Приходилось бегать на Первомайскую, чтобы разглядеть его над изгородью и кустами. Не красили! Фигура вождя первозданно белела в синеве июльского неба.

Но однажды дядя Боря, вернувшись с рынка, заметил мимоходом, что «Владимир Ильич блестит как новенький». Мы рванулись в сад, с ходу преодолели новую решетку и остановились только перед самым памятником…