Мария Бутина - Тюремный дневник

Через пару минут в дверь тихо постучали.

– Мария, можно войти? – негромко спросил Патрик.

– Конечно, заходи, – ответила я сквозь сон.

– Слушай, я хотел попросить тебя, а ты не могла бы побыть со мной? Пожалуйста, – неуверенно начал он.

– Патрик, – строго сказала я, – мы это уже обсуждали.

– Пожалуйста, – тихо умоляюще сказал Патрик. – Я не могу спать. Просто посиди со мной рядом. Я очень устал, а только в твоем присутствии я смогу заснуть.

– Только без глупостей, – предупредила я и пошла за ним.

Эта комната была вдвое больше моей, со стеклянной стеной-окном и видом на горы. Играл тихий эмбиент [39] Эмбиент – стиль электронной музыки, основанный на модуляциях звукового тембра. Эмбиент часто характеризуют атмосферным, обволакивающим, ненавязчивым, фоновым звучанием. , единственным источником света был белый чистый снег, покрывающий вершины за окном, и тоненький серп нарождающейся луны. Патрик лег на кровать и натянул одеяло до самого кончика носа. Что же случилось с тем человеком, который еще несколько часов назад сильным низким голосом с огромной сцены Колизея, казалось, вершил судьбы мира? В тот самый момент я поняла, что именно нас парадоксально объединяло – мне был глубоко безразличен его социальный статус и финансовое положение, меня интересовал Патрик как личность, его глубокий внутренний мир, который никто не понимал за внешней мишурой и безупречной выдержкой.

А еще мне было искренне жаль его – с 14 лет Патрик был тяжело болен раком и всю свою жизнь боролся с недугом. Рак отступал лишь временно, и каждый день Патрик жил, не зная, будет ли следующий, его гениальность граничила с болезненным помешательством, а вечные цифры в голове, как он говорил, не давали ему спать. Он жил не для чего-то, а вопреки всему. Я видела, чего стоил ему каждый день общения с людьми, которых он, интеллектом превосходивший всех вместе взятых знакомых и друзей, не понимал и тяготился необходимостью опускаться до их уровня, чтобы разжевать давно ему понятные очевидные истины. Видя эту боль и веря, что наше общение ему дает хоть какое-то облегчение от страшных страданий, я всегда была сердцем с ним, даже когда мы были очень далеко друг от друга. Больше того, мне казалось, что Патрик, как и я, понимал ценность мира как для живущих здесь и сейчас, так и для будущих поколений. Мы ответственны сегодня за то, что достанется им после нас завтра.

Я села на краешек кровати и потрепала его непослушные жесткие волосы.

– А теперь спи. Я никуда не уйду. Мой самолет только утром, – тихо прошептала я.

– Нет, ну все-таки было? Ну, было? – не сдавалась Минни.

– Дорогая, ты дашь мне продолжить или вы уже тут все сами придумали? – ответила я. – Это совсем не главное.

На рассвете я тихо собралась, оставив его одного – безмятежно спящего человека, которому пришлось пережить в жизни так много страшного.

А теперь я знаю, что тем утром я улетела, а Патрик позвонил агентам ФБР и в очередной раз доложил им об успешно проведенной операции. Как оказалось, он действовал по их поручению и сдавал каждую нашу встречу, каждый разговор, каждое сообщение на протяжении всего нашего общения. Именно он стал, как это принято говорить, «нулевым пациентом» в моем деле, точкой отсчета. Его неверие в искренность моих чувств к нему, как к человеку, верящему в то, что мирное небо над головой есть важнейшая ценность для каждого человека в отдельности и общества в целом, а также в то, что Россия и США играют в этом ключевую роль, привело его прямиком в офис ФБР.

Патрику понадобился целый год после моего ареста, чтобы осознать, какую он совершил ошибку в своих суждениях в отношении меня и моих намерений. В июле 2019 года он позвонил моему адвокату и сказал, что глубоко виноват передо мной и хотел бы сделать заявление о том, как, закрыв глаза на закон и мораль, высшее руководство США искусственно создавало в течение нескольких лет дело против меня, использовав это как предлог для обострения русофобских настроений американской публики.

После заявления Патрика Бирна о работе на ФБР в моем деле акции его детища – компании Overstock.com – рухнули на 36 %. Совет директоров принял его отставку. Месяц спустя группа инвесторов подала судебный иск к компании и Бирну лично с обвинением в мошенничестве с ценными бумагами. Вскоре он покинул страну. Разные данные сообщают, что Патрик какое-то время находился где-то в Южной Америке, а потом в Азии и позднее, в связи с эпидемией коронавируса, – где-то в Скалистых горах.

Стоило мне закончить свой рассказ, в разговор с комментарием вмешалась Минни:

– Вот урод. Это надо же. А он еще по телеку пиарится. Что б он сдох! Ты должна подать на него в суд!

– Не надо так, Минни. Если уж я не смею осуждать его, то не позволю и вам, – остановила я девушку.

«Странная эта русская» – верно, подумали окружившие меня заключенные. Дождь закончился, и пора было возвращаться к работе по вырубанию одуванчиков и чистке гусиных какашек. Дикие гуси во Флориде хуже городских голубей – их популяцию запрещено контролировать каким-то местным законом, так что они чувствуют себя более чем вольготно. Заключенные всегда им завидовали, потому что гуси прилетали после дождя за тюремный забор, а потом беспрепятственно улетали куда хотели.

Оставалась всего неделя до заветного дня, когда США наконец-то выплюнет меня, будто отработанный материал, из благополучной Америки и ее народ сможет спать спокойно. В один из последних дней моего пребывания в флоридской тюрьме одно из самых популярных американских телешоу «60 минут» все-таки пробилось через политические и бюрократические тернии Министерства юстиции и Федерального бюро тюрем США, чтобы записать со мной прощальное интервью.

Ведущая самого популярного в мире американского телешоу Лесли Сталь пару раз приходила ко мне еще в Александрийскую тюрьму упрашивать дать комментарии для ее передачи. В дорогой белой шубке поверх черного платья а-ля Шанель Лесли однажды впорхнула в бетонную комнату для встречи с заключенными, уже держа, будто оружие на изготовке, в руках белую антибактериальную салфетку, и тщательно протерла ею железный подоконник окошка, через которое я в тюремной униформе смотрела на посетительницу. Убедившись, что зараза уничтожена, госпожа Сталь водрузила туда сумочку Версаче, которая заняла практически половину полочки, закрыв для меня часть обзора внешнего зала. Аккуратно наманикюренными пальчиками взяла черную телефонную трубку и, тоже тщательно обработав ее от микробов, наконец приложила к уху.

– Алло, Мария, ну как ты? – с придыханием сказала она.

Я растерялась от такого, казалось, очевидного и простого вопроса. Как может заключенный, выпущенный на полчаса из одиночной камеры, охарактеризовать, как он?