Мария Бутина - Тюремный дневник

Врач определила, что мне нужны очки, но тут же сообщила, что изготавливать их будут от двух до двенадцати недель, а мои собственные, имеющиеся дома, мне передать ни в коем случае нельзя. И по сей день для меня остается загадкой – что я могла страшного совершить с пластиковыми очками?

В третьем кабинете меня ждал мужчина-врач, кажется, общего профиля. После непродолжительного осмотра на кушетке моего твердого, как камень, живота он сообщил, что, наверное, мне требуется смена питания на диету с наличием клетчатки, иначе я так долго не протяну.

На этом посещение докторов закончилось, и меня тем же путем через пустые коридоры офицер Литтл привела обратно в мою пещеру, а сама устроилась на пороге с пачкой попкорна.

Через несколько дней диету действительно поменяли на другую с «повышенным содержанием клетчатки» – белый хлеб заменили на серый, а кукурузные хлопья на отрубные.

– Так, Бутина, – обратилась ко мне однажды утром мисс Литтл. – Почему у тебя в отделении грязно?

– Что, простите? – не поняла я.

– Швабру в руки, и вперед. Мусор собери в мешок и поставь у входа.

Я не знала, что кроме своей камеры на меня возложена почетная обязанность уборки всего «моего» отделения. Но спорить не стала, даже обрадовавшись возможности побыть немного вне одиночки. За полчаса я вымела мусор из всех углов и собрала его в мешок, помыла пол шваброй. С этого момента у меня появилась новая принудительно-добровольная обязанность – уборка раз в три дня «моего» отделения. Когда на смену заступала мисс Синтия, она с удовольствием помогала мне в выполнении этой работы, поскольку очень любила чистоту. В этом мы с ней были похожи.

Человек – такая упрямая скотина, которая ко всему привыкает. Так, я привыкла к недосыпам, перестала обращать внимание на раздевание, мне стали безразличны обыски и изъятие личных вещей. «Хватит себя жалеть, – решила я. Вы не даете мне спать, окей. Значит, у меня будет больше времени работать». Борьбу за свою невиновность я не прекращала ни на секунду. Когда адвокаты добились разрешения на получение мною материалов дела в четырех канцелярских коробах, доверху заполненных тысячами листов-распечаток моих электронных сообщений, я начала составлять хронологическую цепь событий, выделяя те из них, которые доказывали мою невиновность. Листок за листком выкладывалась на полу бетонной камеры длинная змея моих, по мнению ФБР, преступных деяний, начиная с лета 2015 года по январь 2017 года.

Из тысяч электронных сообщений нужно было отобрать политически значимые, так или иначе упоминающие Россию и США. Денег на переводчика не было, а потому эти сообщения нужно было для адвокатов перевести на английский язык. Над русскими словами я писала английские. Змея ползла от унитаза по бетонному полу, поднималась на железную кровать, потом снова слезала на пол, потом – на табурет, потом – на стол, оттуда падала опять на пол и лезла обратно к унитазу. Я часами стояла над моей змеей, думала, делала пометки и ссылки, а когда приходили адвокаты, отчитывалась о проведенной работе. Эта вечная занятость спасала от депрессивных мыслей, давала чувство контроля над ситуацией и привносила динамику в рутину одиноких дней.

Мои адвокаты по очереди приходили ко мне почти каждый день. Это была большая редкость – обычно за счастье считается разговаривать с защитником пару минут раз в неделю или даже в месяц, но мои Боб и Альфред не бросили меня в беде. Поставив на паузу свои собственные жизненные планы, они боролись за мою невиновность вместе со мной. Мы были одной командой, единым целым, мы стали друзьями. Им пришлось непросто – в СМИ их откровенно ненавидели, в соцсетях называли «изменниками родины» за защиту русской шпионки, многие друзья и знакомые перестали с ними общаться, предрекая им бесчестие за ведение моего дела, адвокатская фирма, на которую они работали, все тверже выставляла ультиматумы о необходимости бросить это дело – деньги на оплату их счетов давно закончились, и я не скрывала, что, наверное, никогда не смогу с ними расплатиться – откуда у меня, у студентки с родителями в Сибири, найдутся сотни тысяч долларов на оплату их услуг?

Пол был единственным человеком, которому я честно высказывала свои опасения, что Боб и Альфред в конце концов просто откажутся работать в моем деле бесплатно, ведь благородство и самопожертвование имеют свойство заканчиваться, когда приходит день платить за квартиру и покупать продукты в магазине. Мой благоверный этих страхов не разделял: он убеждал меня, что это нормальная американская практика – адвокатам в радость работать в таком публичном резонансном деле: упоминания в прессе – это хорошая реклама, а значит, и новые клиенты. Сам он платить им не собирался, ссылаясь на то, что ему самому нужны деньги на оплату адвоката – против Пола уже за год до моего ареста было возбуждено уголовное дело по другой, совершенно не связанной со мной статье – мошенничество в особо крупных размерах.

Детали этого дела я не знала, он говорил мне, что это просто досадное недоразумение и все вот-вот разрешится, просто американское правосудие ошиблось. Когда арестовали меня, Пол сразу сказал, что его дело «такое же, как и мое» – раз я невиновна, то он – тоже, а все обвинения – чистый политический заказ. В это поверить было очень легко, аналогия была налицо, хотя на деле это было совсем не так. Больше того я, – как оказалось, тоже играла определенную роль в его уголовном деле, правда, не как сообщник, а как жертва.

Отчаявшись получить хоть какую-то помощь от Пола, мои адвокаты старались тему оплаты не поднимать – наверное, они не теряли надежды, что, может быть, когда-нибудь Россия вступится за свое дитя и всем миром поможет собрать хоть какие-то деньги на оплату их работы. Вопрос ребром они никогда не ставили и продолжали работу по моей защите.

Так появилась идея создания Фонда защиты Марии Бутиной. Сайт для фонда сделал буквально на коленке талантливый парень, друг моей сестры Павел Минев. Ни он, ни его семья никогда не знали меня лично и ничем моей семье не были обязаны, но, как известно: «Брат не всегда друг, но друг – всегда брат». Я помню, как Альфред на одной из наших встреч раскрыл передо мной ноутбук и показал проект сайта, попросив перевести его с русского на английский, чтобы запустить и англоязычную версию, не особо, впрочем, рассчитывая, что американцы вдруг станут жертвовать деньги на мою защиту. Я смотрела на экран с собственной фотографией и призывом о помощи и чуть не плакала, осознавая, какой я все-таки счастливый человек – за меня боролись всем миром, в то время как большинство американских заключенных остаются в камерах брошенными и одинокими на годы. Они никому были не нужны. А мне консулы приносили распечатки российских СМИ, в которых я видела, что в мою невиновность верили, меня ждали, и это не давало мне права расклеиться. Если я сломаюсь, то получается, они верили в меня напрасно?