Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Монти, который к тому времени сменил Энрикеса в качестве президента Совета представителей, постановил, что осталось только одно – лично встретиться с Мухаммед-Али-пашой. Кремье согласился ехать вместе с ним.

В 1833 году Мухаммед-Али-паша захватил Сирию, отобрав ее у своего турецкого государя. Через семь лет провинция восстала против его правления, и султан, увидев возможность отомстить за прежнее поражение, двинул войска на юг, но снова был разгромлен. Его флот сдался. Его армию загнали в Анатолию. Ему пришлось обратиться за помощью на Запад. Палмерстон, обеспокоенный французским вмешательством в египетские победы, твердо решил приструнить Мухаммед-Али-пашу. 15 июля в Лондоне была подписана Конвенция по умиротворению Леванта между Великобританией, Россией, Австрией и Пруссией. Эта конвенция поставила Мухаммед-Али-паше ультиматум – уйти из Анатолии и помириться с султаном, либо ему придется иметь дело с альянсом европейских держав. Чтобы продемонстрировать серьезность намерений, Палмерстон приказал военной эскадре под командованием адмирала Стопфорда блокировать сирийское побережье.

Вот в такой-то напряженной и сумбурной ситуации Монтефиоре и готовился к своей миссии. Его вновь принял Палмерстон и пообещал ему любые рекомендательные письма, а незадолго до отъезда его приняла у себя королева. 4 августа в сопровождении леди Монтефиоре и группы специалистов по восточным делам и других помощников он высадился в Александрии.

Он сразу же поспешал встретиться с главными раввинами города, чтобы узнать новости из Дамаска, и посетил британского консула полковника Ходжеса, а также французского, австрийского и прусского консулов и в конце направился в русское консульство, но оказалось, что консул уже в кровати и спит. Монтефиоре вернулся к себе в гостиницу в 2 часа ночи и встал через три часа. В восемь часов утра, одетый в платье шерифа [25] Шериф в Англии – главный представитель правительства в графстве, избираемый на год и выполняющий административные обязанности. лондонского Сити (эту честь ему оказали за несколькими годами ранее), в сопровождении полковника Ходжеса он явился к Мухаммед-Али-паше.

При нем была длинная петиция, однако паша принял его без большого энтузиазма и в этот раз и во все другие, которые ему удалось устроить. Мухаммед-Али был готов разговаривать на любую тему, только не о Дамаске, и в конце концов Монтефиоре собрал консулов всех главных европейских держав, кроме Франции, и представил свою петицию через них. Это произвело немедленный эффект, и паша предложил отпустить заключенных евреев из тюрем и забыть всю эту печальную историю. «Они хотят замести под ковер это чудовищное дело, – сказал Монтефиоре. – Я на это никогда не пойду».

Он провел уже две недели под жгучим солнцем Александрии, бегая от консула к консулу, из дворца во дворец, устраивая встречи, составляя петиции, и все это практически без толку. Мысль о дамасских пленниках не давала ему покоя. Надвигалась угроза войны, и все это вместе – напряжение, зной, общее чувство фрустрации – высасывало из него силы и терпение.

Тогда Кошле выдвинул план. Он предложил, чтобы паша заявил, будто бы Томазо убили те евреи, которые умерли в застенках, по каким-то своим личным мотивам, а тех, кто уцелел, выпустил как невиновных и сделал публичное заявление о том, что в еврейской религии нет разрешения использовать человеческую кровь. Монтефиоре на миг лишился дара речи. Ни за что не согласится на такой план, вскричал он. Не позволит, чтобы людей, которые уже мученически погибли, вдобавок обвинили в преступлении, которого они не совершали, да и не могли совершить.

Его объяли такие горькие чувства, что он хотел было пойти прямиком к паше и высказать ему все, что думает. Кремье удержал его. Британский флот находился у побережья возле Бейрута, собираясь высадиться. Это было не самое подходящее время для демарша.

Лето становилось все жарче и душнее, но Монтефиоре все носился туда-сюда по жаре. Леди Монтефиоре падала в обмороки и слегла с лихорадкой, которая лишь усилила тревоги ее супруга.

Началась лихорадочная дипломатическая активность. Капитан британского корабля «Беллерофон» явился к сэру Мозесу и предложил доставить его с помощниками на борт; он в любой момент ожидал начала военных действий.

Сэр Мозес остался. Напряжение немного спало. Он снова пришел к паше, и на этот раз его приняли даже с некоторым радушием. Сэр Мозес напомнил о петиции, которую представил почти четыре недели назад. Паша уверил, что не забыл о ней. Он непременно распорядится освободить заключенных. Сэру Мозесу этого было мало, он хотел правосудия для несправедливо обвиненных и наказания для реальных виновников. Но понимал, что освобождение заключенных – это лучшее, на что он может надеяться в данной запутанной ситуации. На следующий день паша подготовил соответствующий фирман. Доктор Лоу, секретарь сэра Мозеса, знаток арабского, обратил внимание на то, что заключенных не освобождают как честных людей, а даруют прощение. Сэр Мозес, сказал он, ни за что на это не согласится – признание невиновности жертв лежит в основе всей его миссии. Паша решил не вступать в дальнейшие дискуссии и тут же внес изменения в документ. 5 сентября пленники получили свободу.

Когда сэр Мозес явился к Мухаммеду-Али, чтобы поблагодарить, его отвели в сторонку и спросили, не может ли он оказать одну маленькую услугу. Египет, сказал паша, часто заказывает вооружение из Британии, которое поставляется с задержками, может быть, потому, что производители не уверены в его платежеспособности. Так вот не может ли Монтефиоре выступить в качестве своего рода экспортного банка-поручителя. Паша заверил его, что ему никогда, никогда не придется делать никаких авансовых платежей, он просто будет гарантировать поступление средств. Монтефиоре не хотелось соглашаться, но он сказал, что посмотрит, нельзя ли что-нибудь сделать. А сделать, вероятно, он мог немало, ведь между ним и правящей семьей Египта завязалась близкая дружба, и отпрыски египетского правителя, приезжая в Лондон, часто использовали его дом в Гровенор-Гейте в качестве гостиницы.

Кремье вернулся в Париж. Монтефиоре поехал в Константинополь, намереваясь поговорить с султаном. Случаи с кровавым наветом вспыхивали по всей Османской империи, один оговор провоцировал другой, и сэр Мозес решил добраться до самой сути дела. По прибытии его встретили с кавалерийским эскортом, провели по веренице мраморных залов мимо склонившихся вельмож, и наконец он предстал перед монаршей особой султана Абдул-Меджида.

Султан выслушал его ходатайство с самым пылким сочувствием, издал фирман, снимающий обвинения с евреев и их религии, объявив кровавый навет «чистейшей клеветой» и постановив, что «еврейский народ будет обладать теми же правами и привилегиями, которые имеют множество других подвластных нам народов» и «будет пользоваться защитой и покровительством».