Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Его память пока еще была достаточно тверда, хотя он часто говорил о былых событиях и людях, словном о настоящих. Его возлюбленная Джудит часто участвовала в его разговорах. Ему, можно сказать, не терпелось встретиться с нею, он вспоминал их многочисленные поездки. «Помнишь, как мы переправлялись через Двину под Ригой и лед сломался прямо у нас под ногами? Сколько раз мы едва успевали спастись, хвала Богу за его бесконечную милость». Мысли, которые приносили ему величайшее удовлетворение, это были мысли о труде, совершенном им в Святой земле.

В ноябре 1873 года, когда ему было девяносто лет, в кентской газете вышла заметка о том, что он умер. Сэра Мозеса она позабавила. «Благодарение Богу, – сказал он, – что я еще в состоянии услышать эту сплетню своими ушами и прочитать ее своими глазами без помощи очков». Теперь же он ослабел, и его зрение начало портиться. Он все еще мог подписывать чеки различным благотворительным организациям, что делал очень часто, но его руку приходилось направлять.

25 июля 1884 года у него обнаружился застой в легких. Врачи не оставляли его ни днем ни ночью, пробовали любые средства. Во всех синагогах молились о его здоровье, но даже сэр Мозес не мог избежать неизбежного и умер ранним утром 27 июня. Еще три месяца, и ему исполнилось бы сто один год.

В последние годы он держал под подушкой камень из Иерусалима и попросил, чтобы его похоронили вместе с ним. Он никак не мог решить, где надо похоронить его и Джудит – в Иерусалиме или в Рамсгите. Камень из Иерусалима в английской земле стал его компромиссом.

Действительно ли поездки сэра Мозеса были так необходимы? Его труды в Палестине оказались не напрасны и принесли уверенные плоды. Этого же нельзя сказать о его путешествиях в другие места. Его беда была в том, что он слишком доверял властям. Может быть, они и не желали обманывать его, но их решения не всегда имели далекоидущие последствия. Султаны предполагали, а паши располагали, это было верно и для султана Османской империи, и для султана Марокко, и господаря Кароля в Румынии, который принимал сэра Мозеса так радушно и с такими заверениями, но не очень хорошо контролировал свои собственные земли. Более того, обещания монархов вовсе не были обязательны для их преемников. Так, несмотря на фирман султана, кровавый навет вновь и вновь повторялся в разных частях Османской империи; антиеврейские беспорядки продолжали вспыхивать в Марокко, и никакое насилие, которое видел сэр Мозес при своей жизни в Румынии и России, не могло сравниться с тем, которое случилось после его смерти.

Однако в краткосрочной перспективе он проделал огромную работу. Он не только спасал жизни и освобождал заключенных; он помог изменить отношение многих иноверцев к их соседям евреям. На какое-то время улучшал материальное положение всех общин, в которых бывал. Но в первую очередь он возвышал моральный дух, был заступником Израиля, и слово «Иерусалим» на его родовом гербе само по себе оказывало поддержку. Пока он трудился, ни один еврей, будь то в жалкой хибаре в польском местечке или в пыльной марокканском квартале, даже самый жалкий и угнетенный, не чувствовал себя совершенно заброшенным. В качестве последнего прибежища еще оставалась Британия и сэр Мозес. Пожалуй, апофеозом его жизни был момент, когда он прибыл в Марокко на борту адмиралтейского фрегата.

Живи сэр Мозес чуть позже, он не сумел бы сделать так много. Британия утрачивала могущество (и свободных фрегатов у нее становилось все меньше), и тот век, когда подданные одного государства могли вмешиваться в дела другого, в конце концов миновал, и любые попытки вести себя как Монтефиоре, даже при самой изощренной дипломатичности, только усугубили бы положение, а не исправили бы его.

Более того, и антисемитизм уже принимал другие формы, и из отдельных вспышек вражды в чисто местных обстоятельствах он превращался в организованную, систематизированную идеологию. Он нашептывал о еврейском заговоре с целью поработить христиан, и приезд такого Монтефиоре с официальными рекомендациями властей только подкрепил бы аргументы антисемитов. И теперь он господствовал уже не на таких зависимых территориях, как Левант, Персия, Марокко или Румыния, а охватил страны, когда-то шагавшие в авангарде европейской цивилизации, – Австрию, Германию, Францию. Сэр Мозес вовремя родился и вовремя умер.

В уме англичанина земля занимает особое место. Есть понятие поместного, то есть земельного, дворянства, но до сравнительно недавнего времени другого и не было. Джентльмен, дворянин, чтобы считаться таковым, должен был владеть землей, и притом немалой ее частью. Деньги, пусть даже и ротшильдовские миллионы, – это всего лишь деньги; а земля – это положение в обществе. Она позволяла отличить старинное богатство от только что нажитого, прочное от эфемерного. Миллионер не зря потратил бы свои деньги, если бы вложил половину своего состояния в 10 тысяч акров земли по шиллингу на процент, писал журнал Economist («Экономист») в 1870 году, так как землевладение подняло бы его «на более высокую ступень в глазах большего числа людей».

В XIX веке разные представители Родни, включая Мозеса Монтефиоре, Дэвида Саломонса и Исаака Лиона Голдсмида, приобрели себе загородные резиденции, но это были всего лишь особняки в окружении обширных парков и не могли сравниться с огромными имениями, которыми владели их современники – английские банкиры, как, например, 15 тысяч акров в Гемпшире, купленные Александером Бэрингом (первым лордом Эшбертоном), или 30 тысяч акров лорда Оверстона, раскинувшиеся по 11 графствам. Но во второй половине века Ротшильды тоже перебрались за город и сделали это с ротшильдовским размахом. Между 1850 и 1880 годами они буквально скупили всю долину Эйлсбери, и их надменные особняки возвышались буквально на каждом утесе в Чилтерне. К тому времени, как они приобрели все, что хотели, им принадлежали около 30 тысяч акров в Бакингемшире и порядочный кусок Хартфордшира.

Дизраэли поселился в Бакингемшире чуть раньше Ротшильдов. В 1847 году, после раскола в партии тори из-за отмены хлебных законов, он оказался во главе землевладельческого крыла партии, но сам земли не имел и на следующий год купил Хьюэнден возле Хай-Уикома. Он обожал природу, свой «любимый приморский Бакингемшир», и, возможно, заразил своим восторгом Ротшильдов. Другим фактором, склонившим их к покупке, были железные дороги, которые выдвинулись на север и таким образом сделали эту местность легко доступной из Лондона.

В 1851 году Майер де Ротшильд приобрел Ментмор, и вскоре за ним последовали и другие члены семьи: Энтони поселился в Астон-Клинтоне, Фердинанд в Уоддсдоне, его сестра Элис в Айтропе, Альфред в Холтоне, Леопольд в Уинге и Натаниэль в Тринге. Натаниэль, Альфред и Леопольд были сыновьями Лайонела, а Ферди и Элис – племянником и племянницей. (Ферди также был его зятем.)