Владислав Крапивин - Золотое колечко на границе тьмы

– Не плачь. У меня дома есть еще одна такая же в точности. Даже новее.

– Правда? – всхлипываю я.

– Правда, правда!

От Вали пахнет сиренью. Наверно, духи такие.

Мне стыдно за слезы. Хлюпая носом и пряча мокрые глаза, я бормочу:

– Можно, тогда я эту себе возьму?

– Разбитую-то? – удивляется Валя. – Ну возьми, конечно. А зачем?

– Надо.

С пластинкой я выскальзываю на двор. После того, что случилось, оставаться в комнате и возиться с патефоном неловко.

В дальнем конце двора на поленнице сидят мальчишки. В ряд, как воробьи. Лешка Шалимов (он там самый главный), Вовчик Сазонов, Толька Рыжий, Амирка Рашидов, Витька Пятигарев с соседнего двора, именуемого Большой оградою, и Лешкин одноклассник Валька Сидор.

Они заняты увлекательным делом: из рогаток расшибают аптечные пузырьки, расставленные на нижнем брусе забора. Пузырьки маленькие. Поэтому чаще всего сухие глиняные шарики бесполезно стукают о доски. Но иногда раздается стеклянные звон и "ура".

Я подхожу, независимо помахивая пластинкой. На меня обращают внимание. В том числе и Толька.

– Во разнарядился! – восклицает мой вечный неприятель. – Будто в сметану обмакнутый.

– Заткнись, Рыжий, – Лешка делает вид, что хочет дать ему по загривку. – У них праздник, гости пришли.

Я, благодарно сопя, сажусь рядом с Лешкой – в белых штанах на пыльную сосновую кору. Наплевать. Лешка смотрит проницательно. Вполголоса говорит:

– Чё ревел-то?

Иногда, чтобы избавиться от насмешек, честность – самое хорошее средство.

– Пластинку раскокал. Вот эту. Думал, попадет.

– Попало?

– Не-а… Успел зареветь раньше.

Все смеются. Не обидно, с пониманием.

– А пластинку-то на фиг приволок? – подозрительно спрашивает Толька. Я говорю не ему, а всем:

– А вот сейчас расшибем ее из рогаток. До конца.

Идея всем нравится. Меланхоличный Сидор лениво предлагает:

– Спорим, что в дырку попаду. Дробиной.

– Хитрый какой! – возмущается Амирка. – Промахнешься и разобьешь, а другим ничего не останется!

С Амиркой все согласны. Конечно, Валька Сидор стрелок известный, но ведь и в пузырек попадает не всегда, а в такое отверстие тем более…

Я вспоминаю, как был с отчимом на стрелковом стенде, где охотники-спортсмены лупили из ружей по летающим тарелочкам-мишеням.

– Давайте на лету! Кто-нибудь все равно попадет! Один бросает, а все – пли!

– Молодец, Славка! – Лешка хлопает меня по плечу, и я чуть не роняю пластинку.

– А кто бросать-то будет? – говорит Амирка, недовольно блестя черными глазами-щелками. – Я не буду. А то чуть что – сразу я.

– Кто принес, тот пусть и кидает, – заявляет ехидный Толька.

– Шиш! Я принес, да я еще и кидать должен?

– У тебя все равно рогатки нет!

Вообще-то рогатка у меня есть. Но она в кармане других, непарадных штанов. Бежать за ней неохота.

– Давайте считаться! А кто будет бросальщик, даст мне свою рогатку!

Справедливость моего решения всем по душе. Даже Рыжий не спорит.

Мы встаем в кружок. Амирка по очереди тыкает нас пальцем в грудь:

Ироплан, ироплан,

Посади меня в карман!

А в кармане пусто —

Выросла капуста!

"Капуста" выпадает на белобрысого рыхлого Витьку Пятигарева. Он со вздохом покоряется судьбе. Дает мне рогатку и твердый глиняный шарик.

– Не тяни только изо всех сил, а то порвешь.

Рогатка у него хорошая, большая, с резиной от противогазной маски.

– Не порву, не вздрагивай, – говорю я солидно. Вкладываю шарик в замшевую "кожанку". Расставляю ноги. Другие ребята тоже наготове. Витька отходит.

Он бросает пластинку хорошо – она ровно идет вверх. Замирает на миг в высшей точке полета. И тогда щелкают рогатки. И черный диск разлетается на куски! Но моя «пуля» – я видел это отлично – мелькнула аж в метре от пластинки.

– Ура-а! – вопят стрелки и пляшут в лебеде. – Я попал!

– Я тоже попал!

Мудрый Лешка оглядывает каждого. Усмехается:

– Все попали. Чего тут не попасть-то, в такую сковороду.

Ну, все так все. Значит, и я тоже. Может, мне просто показалось, что промазал. Или это был не мой шарик?..

– Вон в него бы попасть, – меланхолично говорит Валька Сидор. – Только никто не дострелит.

Лишь сейчас мы замечаем, что высоко над нами стоит в небе воздушный змей. Он кажется маленьким. Белый прямоугольник с полосками крест-накрест и длинным хвостом. Прямоугольник неподвижен, а хвост чуть вздрагивает.

Если присмотреться, можно разглядеть и светлую нить – она тянется куда-то к заборам и крышам соседнего квартала.

– А зачем в него попадать-то! – слегка испуганно говорит Вовчик Сазонов. – Это кто-то из наших запустил. Наверно, Сережа Палкин. Или Вовка Амосов.

– А если и не наши, – замечает Лешка Шалимов. – Кому мешает-то? Пусть летает, от него всем хорошо.

От этого белого «конвертика» в голубой высоте и правда всем нам хорошо. Будто мы и сами вот-вот взлетим. Раскинем руки – и вверх!

Змей вдруг вздрагивает и косо идет в сторону! Что такое? Неужели упадет? Мы замираем.

Но хозяин змея не дремлет. Быстро потянул нитку, выровнял полет. Мы вздыхаем с облегчением. И смотрим, запрокинув головы. Хорошо, что змей не упал! А то у меня даже сердце заколотилось!

Чтобы унять сердечные перебои, я начинаю неумело насвистывать сквозь выпавший зуб:

Танцуй танго,

Мне так легко…

Мне и правда легко среди этого лета, среди друзей-приятелей, под синевой с белым змеем. И все еще впереди. Многие радости и горести, детство, студенческие годы, первые рассказы, первая книжка, паруса, дороги… И Гавана, где оркестр сейчас тоже играет танго, а русская девушка и гаванский мальчуган, смеясь и дурачась, танцуют у самого края синей воды…

Андрюша из Ленинградского балета опять подходит ко мне.

– Ну что, скоро летим домой, да? – говорю я просто так, чтобы не молчать.

– Ага, – вздыхает он. – Лишь бы не трахнуться…

Честно говоря, он выражается даже более образно. Я, однако, его не осуждаю. Незадолго до отлета ленинградцев на Кубу в самолетной катастрофе погибла артистка их театра. В пустяковом рейсе Ленинград-Москва. Говорят, она очень спешила в столицу, не достала билета, муж уговорил летчиков и буквально в последнюю минуту втолкнул ее в самолет… Такая судьба.

Я вспоминаю и распластанный на берегу застывшего пруда громадный ТУ-104, совсем недалеко от нашего дома, в Свердловске. Это было, кажется, прошлой зимой. Самолет едва успел взлететь над аэродромом, как у него отказали двигатели. Один, второй… Летчики ухитрились посадить лайнер на лед водоема, на краю города. Но по инерции громадную машину вынесло на берег. Говорят, погибли семеро…

Нет, с нами ничего не случилось, вернулись благополучно, хотя самолет больше часа кругами ходил над Москвой, не мог сесть из-за метели. Его мотало, он вставал на крыло, падал в бесконечную глубину, взмывал опять. За иллюминаторами свистел беспросветный мрак. Наконец приземлились. Смолкли моторы. Тишина, прочность, покой. Не повезло другим. По-моему, месяца через два или три. В Гаване при посадке разбился советский лайнер. Писали, что при заходе на полосу зацепил высоковольтные провода.