Викентий Вересаев - Пушкин в жизни. Спутники Пушкина

– Можно всегда просить извинения у женщины.

Нащокин тоже уговаривал. Наконец Сологуб приписал: «и прошу принять мои извинения». Пушкин протянул Сологубу руку и сделался чрезвычайно весел и дружелюбен.

Сологуб возвратился в Петербург в октябре месяце. Пушкин встретился с ним у Вяземских, отвел в сторону сказал:

– Не говорите моей жене о письме.

Наталья Николаевна своим волшебным голосом попросила у Сологуба извинения. Все было забыло. По уверению Сологуба, он коротко сблизился с Пушкиным. Пушкин проявлял к нему большую симпатию, поощрял его первые литературные опыты, давал советы, читал свои стихи. Следует, однако, оговориться, что Сологуб был большой хвастун и враль и в воспоминаниях своих считал не особенно нужным считаться с истиной. Когда ему однажды указала на это Смирнова, Сологуб ответил: «Нужно немножко оживлять повествование». Он рассказывает, что каждый день ходил с Пушкиным гулять; на Толкучем рынке они покупали сайки и, возвращаясь по Невскому, предлагали эти сайки разряженным светским щеголям, которые бегали от них с ужасом. Вечером они встречались у Карамзиных, у Вяземских, у князя Одоевского и на светских балах.

Сологуб жил на Большой Морской, у тетки своей А. И. Васильчиковой. Утром 4 ноября того же 1836 г. она позвала племянника и с удивлением показала полученный ею по почте пакет, в котором оказалось запечатанное письмо на имя Пушкина. Сологуб отвез письмо Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете. Он распечатал письмо и спокойно сказал:

– Я уже знаю, что такое; я такое письмо получил сегодня же от Елиз. Мих. Хитрово; это мерзость против жены моей. Впрочем, вы понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя – ангел, никакое подозрение коснуться ее не может.

Пушкин говорил с большим достоинством, и Сологуб вынес впечатление, что он хочет оставить все дело без внимания. Они по-прежнему продолжали вместе гулять. Сологуб не замечал в нем особенной перемены. 16 ноября у Карамзиных праздновался день рождения хозяйки. Сологуб сидел за обедом рядом с Пушкиным. Во время общего веселого разговора Пушкин вдруг наклонился к Сологубу и сказал скороговоркой:

– Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет материальной стороны дуэли с Дантесом. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь.

Потом он продолжал шутить и разговаривать как ни в чем не бывало. Сологуб остолбенел, но возражать не осмелился: в тоне Пушкина была решительность, не допускавшая возражений.

На следующий день Сологуб поехал к д’Аршиаку и с изумлением узнал, что Пушкин немедленно по получении анонимного пасквиля вызвал Дантеса на дуэль, что по просьбе старика Геккерена отложили поединок на две недели, что Дантес женится на свояченице Пушкина, но требует, чтобы Пушкин безусловно отказался от вызова, так как не может допустить, чтобы о нем говорили, будто он женился по принуждению, из боязни поединка. Д’Аршиак с Сологубом поехали к Дантесу. Так как Пушкин обязал Сологуба условиться только о материальной стороне дуэли и не вступать ни в какие переговоры, то назначили дуэль на 21 ноября. Сологуб послал к Пушкину своего кучера с запиской, где извещал о дне и условиях дуэли, и прибавил, что Дантес готов жениться на Екатерине Гончаровой лишь в том случае, если Пушкин признает, что он вел себя в этом деле как честный человек. Сологуб умолял Пушкина согласиться на это предложение. Кучер привез ответное письмо, где Пушкин брал свой вызов обратно и заявлял, что не имеет оснований приписывать женитьбу Дантеса неблагородным соображениям. Пушкин остался, однако, очень недоволен тем, что Сологуб, несмотря на его требование, вступил в переговоры. Свадьбе он не верил.

– У него, кажется, грудь болит, – говорил он, – того и гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет? Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.

Он был в это время как-то желчно весел.

– Хорошо! А вы проиграете мне все ваши сочинения?

Вскоре Сологуб уехал в служебную командировку и больше с Пушкиным уже не виделся.

Головачева-Панаева, знавшая Сологуба несколько позднее, рассказывает: «Если бы он не ломался, то был бы приятным собеседником. Но часто он был невыносим, вечно корча из себя то дерптского студента, то аристократа. В светском обществе он кичился званием литератора, а в литературном – своим графством. Если его знакомили с простым смертным, он подавал ему два пальца и на другой день при встрече делал вид, что не узнает его. Тогда только что появилась мода носить стеклышко, и Сологуб носил его, закинув голову назад и смотря на всех величаво-презрительно. Странно, Сологуб вовсе не был так глуп, чтобы не понимать, как смешно кичиться своим аристократизмом. Он, в сущности, был добрый человек; если его просили похлопотать о ком-нибудь, то он охотно брался за хлопоты и радовался в случае успеха. В характере Сологуба была хорошая черта – он никогда не передавал никаких сплетен. После женитьбы он ударился в другую крайность: сделался студентом-буршем, не стыдился уже говорить о своих плохих средствах к жизни, которые прежде скрывал, и часто повторял фразу, когда касались денежных трат: «Ну, куда нам с генералами чай пить!»

Рожденная Римская-Корсакова. Кавалерственная дама, вдова московского военного губернатора, генерала от инфантерии И. П. Архарова (по его имени солдат московского гарнизона прозвали «архаровцами»), бабушка писателя В. А. Сологуба. По отзыву внука, женщина «необразованная, ускользнувшая от влияния екатерининского двора, но чрезвычайно замечательная по своему добросердечию, твердости характера и коренной русской типичности». Была величественна, умела держаться и не терялась в затруднительных случаях. Летом жила в Павловске, император Александр I к ней очень благоволил и приходил иногда запросто к ней обедать. Однажды он, как всегда, повел ее под руку к столу. Вдруг она чувствует, что с нее спускается одна из юбок; она приостановилась, дала ей время упасть, перешагнула и, как будто не замечая, что с ней случилось, продолжала идти к обеду и во все время обеда была так же весела и спокойна, как обыкновенно.

Была в дружественных отношениях с Н. О. Пушкиной, матерью поэта. По черновым записям Анненкова, Пушкина «подличала перед Архаровою»; ее дочери, А. И. Васильчиковой, подарила письмо поэта-сына, извещавшее о его помолвке. Летом 1831 г., когда Пушкин с молодой женой жил в Царском Селе, он приезжал к сестре своей О. С. Павлищевой и уморительно передразнивал перед ней старуху Архарову.