Викентий Вересаев - Пушкин в жизни. Спутники Пушкина

– Ва-банк!

Все подняли глаза и увидели со смехом и изумлением неожиданного гостя в его странном костюме. Банкомет, смущенный ставкой Голицына, отвел его немного в сторону и спросил:

– Да ты на какие деньги играешь? На эти или на те?

Под «этими» он разумел ставку нынешнего вечера, а под «теми» – свой долг. Голицын ответил:

– Это все равно: и на эти, и на те, те, те.

Пушкин слышал ответ Голицына; те-те-те его очень позабавило, и он тут же написал стихи:

Знатного рода, богач. По вторникам у него собиралось высшее общество на танцевальные вечера. Пушкин нередко бывал на этих вечерах. Дом Салтыкова был на Малой Морской – двухэтажный, с низенькими, уютными комнатами, вход был с тротуара прямо в нижний этаж, где в длинной прихожей между колонн пылал камин. Салтыков нигде не служил, не имел никакого придворного звания. Воспитывался он вместе с наследником престола, будущим императором Александром I, но за какую-то дерзость был удален из дворца. Держался независимо и позволял себе едко острить на счет властей, однако знакомством с высокопоставлеными придворными очень дорожил. У него была замечательная библиотека, заключавшая в себе величайшие редкости, но он не позволял никому читать даже на переплетах заглавия его книг. Если называли при нем какую-нибудь книгу, он сам выносил ее и говорил:

– У меня все есть!

Каждый день ровно в четыре часа он выходил гулять, возвращался ровно в шесть. Маленького роста, широкоплечий, он шел, низко опустив голову, как будто искал что-то на земле. С тростью в руках и со шляпой на голове, он входил так в столовую, как будто не видя собравшихся гостей, выпивал стаканчик водки, клал в рот крошечный кусочек хлеба, как будто был один-одинешенек в комнате, и проходил, сильно стуча испанской тростью, через библиотеку в кабинет. Он называл это своим «инкогнито». Из кабинета хозяин выходил совсем другим человеком, приветствовал собравшихся, подавал гостю палец, знатным гостям отвешивал сухой поклон и говорил:

– Пойдемте к столу.

К изысканному, богатому столу его можно было иметь свободный доступ, но должно было являться во фраке, хотя сам хозяин всегда был в сюртуке. Прислуживало множество лакеев в ливреях. За столом Салтыков пресерьезно рассказывал истории, в которые сам не верил. Для собственного обихода он сочинил русскую историю, так что слушатель недоумевал, не имеет ли он дело с сумасшедшим. Любил пофрондировать. Вдруг обращался к жене:

– Я видел сегодня le grand bourgeois (так он называл императора Николая). Уверяю тебя, ta che´re, он может выпороть тебя розгами, если захочет; повторяю: он может.

Член государственного совета, обер-церемониймейстер при дворе Николая I, богач. За всегдашнее веселое выражение лица его называли «вечным именинником». Балы, им задаваемые, уступали только придворным балам. В вечер торжества дом-дворец Воронцовых-Дашковых представлял великолепное зрелище: на каждой ступени роскошной лестницы стояло по два ливрейных лакея, внизу в белых кафтанах – ливрея Дашковых, на второй половине лестницы в красных кафтанах – ливрея Воронцовых. К десяти часам все съезжались и размещались в двух первых залах. Когда приходила весть, что царь и царица выехали из дворца, мажордом Воронцова-Дашкова, итальянец Риччи, в черном бархатном фраке, коротких бархатных панталонах, чулках и башмаках, со шпагой на боку и треуголкой под локтем, проворно спускался с лестницы и становился в сопровождении двух дворецких у подъезда; граф помещался на первой ступени лестницы, графиня ожидала на первой площадке. Императрица, опираясь на локоть графа, поднималась на лестницу. Государь следовал за ней. Императрица благосклонно разговаривала с присутствующими и открывала бал, шествуя в полонезе с хозяином. Мажордом Риччи ни на секунду не покидал императрицу, всегда стоял за несколько шагов позади нее, а во время танцев держась в дверях танцевальной залы. Ужин императрице сервировался на отдельном небольшом столе на посуде из чистого золота; императрица ужинала одна; царь, по обыкновению, прохаживался между столами и садился, где ему было угодно.

Жена предыдущего, рожденная Нарышкина. «Повелительница мод» и первостатейная «светская львица». Современники рассказывают: никогда ни в какой женщине нельзя было встретить такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Жизнь била в ней живым ключом и оживляла, скрашивала все ее окружающее. Все в ней было – порыв и неожиданность. Захотелось ей помочь нуждающейся женщине; нужной суммы под рукой не оказалось; графиня оторвала от своего ожерелья ценный бриллиант и отдала женщине. Дочь императора, Мария Николаевна Лейхтенбергская, у которой Воронцова-Дашкова иногда участвовала в любительских спектаклях, однажды прислала ей переписанную роль без всякого письма, приглашающего принять участие в спектакле; Воронцова-Дашкова без письма же отослала роль обратно. Об ее остроумных и озорных выходках говорил весь город. Много позже, в Париже, когда Луи-Наполеон стал президентом Французской республики и осторожно прокладывал себе дорогу к императорскому трону, Воронцова-Дашкова не жалела острот по его адресу. На балу в своем дворце Наполеон холодно спросил ее, долго ли она намерена еще оставаться в Париже. Воронцова-Дашкова в ответ спросила:

– А сами вы, г. президент, долго собираетесь оставаться здесь?

Лермонтов дает такой ее портрет:

Воронцову-Дашкову нельзя было причислить к красавицам, но в ней было что-то особенно чарующее, производившее более сильное впечатление, чем самая правильная красота. Она была среднего роста, брюнетка, с выразительными темными глазами овально-продолговатой формы немного монгольского типа, как и весь склад лица. Талия была безукоризненна, и движения грациозны.