Викентий Вересаев - Пушкин в жизни. Спутники Пушкина

Это было осенью 1824 г. Никитенко стал свободным человеком и поступил в университет. Кончил в 1828 г. по историко-философскому факультету. В 1832 г. стал адъюнктом по кафедре русской словесности, в 1834 г. – профессором.

Кроме того, с 1833 г. состоял цензором. Впоследствии был выбран в академики.

Как критик и историк литературы Никитенко мало значителен. Как цензор старался, в пределах возможности, поменьше теснить писателей, несколько раз сидел за это на гауптвахте, при обсуждениях цензурного устава отстаивал возможно большую свободу печати. В общем, однако, был только смиренным, исполнительным и добросовестным чиновником. Тяжелые условия молодости навсегда поселили в нем «привычки рабской тишины». К нему вполне приложимо то, что пишет он про своего отца: «Нет, пусть ищут героев, где хотят, но не в русском крепостном человеке, для которого каждое преимущество его натуры являлось новым бичом, новым поводом к падению!»

С Пушкиным Никитенко познакомился еще студентом, в 1827 г., у Анны Петровны Керн, в которую Никитенко был влюблен. Впоследствии не раз встречался с ним у Плетнева. Когда Никитенко стал цензором, у него с Пушкиным произошло несколько неприятностей, навсегда расстроивших их добрые отношения. Никитенко, по приказанию министра Уварова, вычеркнул несколько стихов в поэме Пушкина «Анджело», что очень рассердило Пушкина. После этого Пушкин стал относиться к Никитенке холодно, в письмах к друзьям называл его осленком, находил, что он глупее даже Бирукова, цензора, прославившегося своей глупостью. Никитенко предпочел не иметь с ним дел, и когда его хотели в 1836 г. назначить цензором основанного Пушкиным журнала «Современник», то отказался.

Сын тульского священника; окончил медицинский факультет Московского университета, был врачом почтового департамента; но медицины не любил, а с увлечением занимался археологией и этнографией. Главный его труд – «Сказания русского народа». Книга страдает отсутствием исторической критики, приводимые тексты часто неточны, а иногда и фальсифицированы, однако в свое время «Сказания» сыграли свою положительную роль в науке. Сахаров был ярый патриот-националист, поклонялся «основным русским началам», считал великим историческим событием провозглашенный Николаем лозунг: «Самодержавие, православие, народность». Панаев рассказывает про его посещения вечеров князя В. Ф. Одоевского: «Особенное внимание великосветских госпож и господ обращал на себя Сахаров, появлявшийся всегда на вечерах князя Одоевского в длиннополом гороховом сюртуке. Сахаров, впрочем, русский человек себе на уме, хитро посматривал на всех из-под навеса своих густых белокурых бровей и не смущался бросаемыми на него взглядами и возбуждаемыми им улыбочками. Он даже, кажется, нарочно облекался в свой гороховый сюртук, отправляясь на вечера Одоевского… «Пусть их таращат на меня глаза, – говорил он, – мне наплевать, меня не испугают». Князь Одоевский, кажется, познакомил Сахарова с Пушкиным. Сохранилась записочка Пушкина от конца декабря 1836г., где он сообщает Одоевскому, что ждет его к себе с г. Сахаровым.

Бездарный писатель-старовер, автор од на торжественные события, переводчик Расина, биограф Крылова. Служил в Публичной библиотеке, был членом российской академии, а с 1845 г. – ординарным академиком академии наук. Никитенко пишет о нем: «Это, что называется, академик-парик и плохой поэт. Старая литература для него святыня, новая – ересь и сплошь мерзость. «Каждая новая идея, – говорит он, – заблуждение; французы подлецы, немецкая философия глупость, а все вместе – либерализм». Если бы послушать Лобанова, то цензура ничего не пропускала бы, кроме его сочинений, благонамеренных и солидных». В начале 1836 г. Лобанов выступил на заседании академии с речью «о духе словесности», где громил новую европейскую и русскую литературу, зараженную, по его мнению, ядом безверия и разврата, и приглашал каждого из академиков доносить обо всем, что он найдет в печати неблагонамеренного. Пушкин в «Современнике» ответил на эту речь статьей, где сдержанно опровергал Лобанова по всем пунктам и заключил пожеланием, чтобы академия, награждая достойных писателей покровительством, «недостойных наказывала одним невниманием». По поводу статьи Пушкина А. И. Тургенев писал Вяземскому: «От Лобанова я ничего иного и не ожидал, особливо со времен всех оподляющего Уварова. Спасибо за скромный ответ, но сила в самом воздержании».

Французский писатель и дипломат, сотрудничал в лучших французских журналах, писал фельетоны в газете «Temps». В 1836 г. ездил в Россию с поручением министра-президента Тьера. В это время встречался с Пушкиным, посещал его на каменно-островской даче; Пушкин для Леве-Веймара перевел на французский язык несколько русских песен. Впоследствии Леве-Веймар был французским консулом в Багдаде (с 1838 по 1848 г.), а затем в Южной Америке. Был он небольшого роста, худощавый и изящный, на аристократически-белых руках ногти были тщательно отполированы, голубые глаза смотрели проницательно, на нежном, почти женском лице играл румянец, который, по-видимому, больше был произведение искусства, чем натуры; старательно напомаженные белокурые волосы скудно прикрывали лысину. Гейне говорит, что самыми выдающимися качествами Леве-Веймара были щедрость и любезность. Помогая Гейне переводить его статьи на французский язык, Леве-Веймар, говорит Гейне, «хвалил мое близкое знакомство с духом французского языка так серьезно, с таким, по-видимому, изумлением, что я наконец поневоле поверил, что действительно перевел все сам, тем более что Леве-Веймар, знавший немецкий язык не хуже меня, уверял, что знает его очень слабо».

Французский подданный, профессор французской, латинской и греческой словесности в Казанском университете. После ревизии астраханской гимназии, где Жобар обнаружил вопиющие злоупотребления, он начал упорную борьбу сначала с попечителем казанского учебного округа Магницким, а потом с министром народного просвещения Уваровым, старавшимися замять поднятое Жобаром дело. Но добиться ничего не мог. Уваров попытался устроить так, чтобы Жобар был признан сумасшедшим, но Жобар сумел настоять на освидетельствовании, которое признало его «совершенно в здравом состоянии рассудка». Когда появилась сатира Пушкина на Уварова «На выздоровление Лукулла» (1836), Жобар перевел ее на французский язык и послал Уварову с ироническим письмом, где писал: «Твердо решившись познакомить Европу с этим необыкновенным произведением, я предполагаю послать в Брюссель этот перевод с примечаниями, каких может потребовать уразумение текста; но прежде чем это сделать, я счел долгом подвергнуть мой перевод суждению вашего превосходительства и испросить на это вашего разрешения». Копию с письма и перевода Жобар послал Пушкину и распространил в публике. Денис Давыдов писал Пушкину: «Читая письмо, я хохотал, как дурак. Этот Жобар – злая бестия, ловко доклевавший журавля, подбитого соколом». Но Пушкин уже достаточно неприятностей перенес из-за своей сатиры и, рассыпавшись в комплиментах Жобару за его перевод, настойчиво просил его «не воскрешать своим талантом произведения, которое само по себе впадет в заслуженное забвение». Жобар перевода своего не напечатал. По настоянию Уварова, Жобар немедленно был выслан из России. Уезжая, он оставлял у знакомых свою визитную карточку, на которой под его фамилией было напечатано: «высланный из России».