Викентий Вересаев - Пушкин в жизни. Спутники Пушкина

Он занимал в армии пост обер-квартирмейстера. В чем заключались его обязанности и как он их исполнял, мы можем видеть из записок генерала Н. Н. Муравьева. «Во время следования колонн, – рассказывает Муравьев, – заботливостью Вольховского присылались к нам описания дорог, по коим нам идти. Точность сих описаний была разительна, и мы всегда знали наперед о всякой канаве, которая могла остановить движение колонны, и брали заблаговременно меры для поправления дороги; знали, где есть корм подножный, вода, где обозы могли строиться в несколько линий или идти поодиночке; где могла быть в теснине продолжительная остановка, во время коей батальоны могли бы не дожидаться в ружье, а расположиться на привал. Словом, все было придумано и приспособлено к порядливому движению войск». Дело в руках Вольховского кипело. Он обладал железным трудолюбием, добросовестен был до крайности. Дружеское замечание Вольховского действовало на подчиненных сильнее, чем самые грозные распекания других начальников. К себе Вольховский относился с неумолимой строгостью. Заваленный делами, он положил себе тратить на сон не более шести часов в сутки. Каждый раз, когда ему приходилось от усталости задремать, он эти минуты дремоты вычитал из ночного сна. Был очень скромен, в реляциях совершенно умалчивал о собственных своих заслугах.

Пушкин, приехав в действующую армию, представился Паскевичу. «Здесь, – рассказывает он, – увидел я нашего Вольховского, запыленного с ног до головы, обросшего бородой, изнуренного заботами. Он нашел, однако, время побеседовать со мною, как старый товарищ».

Арзрум был взят. Кампания приходила к концу. Вольховский был уже не нужен Паскевичу. А Паскевич его давно ненавидел. До него дошли слухи, что некоторые из успехов военных действий приписываются Вольховскому. Кроме того, Вольховский был постоянным свидетелем отнюдь не наполеоновского поведения Паскевича в решительные моменты боя. Барон А. Е. Розен по этому поводу замечает в своих «Записках»: «Всегда беда подчиненному, который бывает свидетелем промахов тщеславного начальника». Ненависть Паскевича к Вольховскому, равно как и к Остен-Сакену, была так велика, что еще через двадцать лет, когда Вольховский уже умер, Паскевич говорил с яростным сожалением:

– Одну я сделал глупость в жизни, – что на Кавказе не велел повесить Сакена и Вольховского.

Эта ненависть Паскевича, пользовавшегося личной дружбой царя, в связи с отзывом о Вольховском «Алфавита декабристов», преследовала Вольховского всю его жизнь и навсегда подрезала блестяще начатую карьеру дельного и способного человека. Ему пришлось покинуть Кавказ. В 1830 г. он, в распоряжении главнокомандующего в Польше графа Дибича, выдвигается опять как храбрый и способный офицер, за отличие производится в генерал-майоры. Но Дибич умирает, и на его место назначается Паскевич. Вольховский вынужден удалиться от участия в делах. В середине тридцатых годов он состоял начальником штаба отдельного кавказского корпуса, при командующем бароне Е В. Розене. Опала, постигшая последнего, отозвалась и на Вольховском. Он был переведен бригадным командиром в Западный край и попал снова под начальство Паскевича, бывшего наместником Польши. Вольховскому пришлось выйти в отставку. Он поселился в харьковском имении своей жены (сестры лицейского его товарища Малиновского) и там прожил до смерти.

Брат М. Н. Муравьева-Виленского (Вешателя) и религиозного писателя А. Н. Муравьева. С отличием участвовал в войнах 1812–14 гг., затем, под начальством Паскевича, в персидской и турецкой войнах, где отличился при штурме Карса. Когда Пушкин приехал в действующую армию, Муравьев командовал гренадерской дивизией. Был он генерал умный и образованный, но педант до кончика ногтей, в обращении тяжел и неприятен. Строгий к себе, был так же строг и к подчиненным; на награды был скуп, полагая, что исполнение служащим своего долга не есть что-либо особенное. В педантически строгом исполнении дела не отступал ни перед какими соображениями. Однажды, уже позднее, ему пришлось командовать на красносельских маневрах армией против армии, которой командовал сам император Николай. Муравьев добросовестнейшим образом окружил императора и загнал его в болото. За это Николай долго питал к нему скрытую злобу. В другой раз, будучи кавказским наместником, он получил письмо фрейлины с запросом от имени императрицы Александры Федоровны; Муравьев не счел возможным нарушить порядок и ответил императрице в порядке очереди, заставив ее довольно долго ждать ответа.

Во время одной из лагерных стоянок Пушкин в палатке Раевского стал читать друзьям тогда еще не напечатанного «Бориса Годунова». В числе слушателей был и Муравьев. Во время сцены, когда самозванец признается Марине, что он не настоящий Дмитрий, Муравьев остановил Пушкина:

– Позвольте, Александр Сергеевич! Как же такая неосторожность со стороны самозванца? Ну, а если она его выдаст?

Пушкин с досадой ответил:

– Подождите, увидите, что не выдаст.

После этого объявил решительно, что при Муравьеве ничего больше читать не станет. Когда потом Пушкин собрался читать «Онегина», то поставлены были маховые, чтобы дать знать, если будет идти Муравьев. Когда он появился вдали, дан был сигнал, и все разбежались из палатки Раевского. Муравьев пришел, нашел палатку пустой и воротился к себе. Тогда все собрались опять, и чтение состоялось.

В пятидесятых годах Муравьев был наместником Кавказа и главнокомандующим тамошних войск, в войну 1854–1855 гг. овладел почти неприступным Карсом, за что получил к фамилии прибавку «Карский».

Декабрист, внук фельдмаршала графа И. Г. Чернышева. Был арестован, будучи ротмистром кавалергардского полка. Деятельного участия в Тайном обществе не принимал, ни на одном из совещаний не присутствовал и в день 14 декабря даже не был в Петербурге. Но он обладал колоссальным состоянием в двадцать тысяч душ. Его отдаленный родственник, член следственной комиссии по делу декабристов, генерал-адъютант А. И. Чернышев (будущий военный министр), приложил все силы, чтобы обвинить арестованного, рассчитывая стать его наследником. Закатать Захара Чернышева в каторгу ему удалось, но наследства, ввиду отдаленности родства, получить не пришлось. Отбыв каторгу в Нерчинских рудниках, Захар Чернышев в 1829 г. был переведен на Кавказ рядовым в Нижегородский драгунский полк, которым командовал Раевский. Здесь с ним нередко виделся Пушкин. Однажды в палатке брата своего Льва и уланского офицера Юзефовича Пушкин с одушевлением переводил им с английского Шекспира. В чтении Пушкина английское произношение было до того уродливо, что Юзефович заподозрил его знание языка. На следующий день он зазвал к себе в палатку Захара Чернышева, знавшего английский язык, как свой родной, и попросил Пушкина опять почитать им Шекспира. При первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, Чернышев расхохотался и спросил: