Зинаида Главан - Слово о сыновьях

Поднимаюсь рано с больной, точно свинцом налитой головой. Мучительно медленно ползет время. Приготовила продукты, уложила, а на часах только десять. Не могу больше ждать, выхожу из дому и вдруг… С горы, весело размахивая руками, бежит Борис. Он кидается ко мне и, подняв, легко кружит вокруг себя. Обнявшись, входим в дом.

— Ну, рассказывай скорее. Я столько пережила за эти дни.

Но он уже куда-то спешит.

— Некогда, мама. Расскажу потом, — говорит Боря, роясь в своих инструментах. — Я должен сейчас же вернуться в полицию и показать им свои зажигалки. Меня отпустили с условием, что я принесу туда все мое добро… А ловко я провел их! Дурачье, они надеялись что-то от меня выпытать. Не на того напали!

Взяв одну готовую и две недоделанные зажигалки, Боря спешит к двери.

— Говорят, кое-кто за тебя опасается?

— Я уже был там, мамочка. Не беспокойся, все в порядке. И у Жени Шепелева был. Собираю раздаренные зажигалки. Чем больше покажу их немцам, тем крепче поверят, что я мастер зажигалочных дел и политикой не занимаюсь. До свидания, мама. Не волнуйся. — Он широко распахивает дверь, но вдруг, захлопнув ее, убежденно обещает:

— А радиоприемник на Первомайке я все-таки установлю.

Увидев зажигалки ручной работы, немцы поверили Борису и отпустили его. Но, отпустив, они установили за ним слежку. В мастерской, где снова стал работать Боря, ежедневно появлялся подозрительный человек. Он крутился возле Бориса, приглядывался к каждому, кто к нему приходил, прислушивался к тому, что и с кем он говорил. Такая опека, конечно, была весьма неприятной.

Но, несмотря на все трудности, Борис выполнил задание штаба. Сколько ни журил механик своего помощника, ему так и не удалось восстановить машины. Борис попортил их основательно, растащив по частям.

Установил он и радиоприемник в Первомайке.

Константин Амвросиевич, по обыкновению, рано утром уходил на базар. Он приносил скудные покупки и с наигранной веселостью говорил:

— Ну вот, считай, еще день прожили.

Сегодня он вернулся озабоченный, возбужденный.

— В городе переполох. Горит какое-то здание. Дымище — солнца не видать! А что горит, допытаться не смог.

Услышав слова дяди, Боря откидывает одеяло и обрадованно переспрашивает:

— Горит, говорите? Вот хорошо! — и украдкой подмигивает мне.

Встает он оживленный, одевается и не перестает кого-то нахваливать:

— Вот молодцы! Спасли тысячи людей от каторги. Все списки в огонь. Замечательно!

— Чем ты восторгаешься, не понимаю? — пожимает плечами Григорий Амвросиевич.

— Как чем? Да тем, что горит биржа труда, — поясняет Боря. — Через нее наших людей отправляли в Германию. А теперь ее нет. Сгорела — и все!

Еще не успели мы забыть о большом пожаре на бирже труда, как в городе заговорили о новых боевых делах комсомольцев. Но об этом я хочу рассказать подробнее.

…Боря и его новый друг Женя Шепелев осторожно пробираются небольшим, но густым лесом к полотну железной дороги. Вдали заманчиво поблескивает Донец. Идти трудно: кругом глубокие воронки от бомб и снарядов, наполненные водой. Земля мягкая, топкая, расползается под ногами. На спинах ребят мешки с инструментом и взрывчаткой. Гаечные ключи, кусачки обернуты тряпкой, чтобы не гремели. Но кажется, они все-таки позвякивают, и Борис сердито хмурится, прижимает мешок рукой.

Вот они и в чаще леса. Здесь надо переждать до наступления темноты. Тут уже спокойнее, и хорониться так не нужно. Выбрав сухое место, они ложатся под старым раскидистым деревом.

Лесная настороженная тишина, запах опавшей листвы, знакомый лесной уют навеяли Борису что-то родное и близкое. Глубоко вздохнув, он чуть слышно запел:

Женя слушал, затаив дыхание, удивленно глядя на друга.

— Красивая песня, — задумчиво сказал он, когда Боря умолк. — Жалко только, слов не понимаю.

— Про лес тут говорится. — И Боря тихонько, по-русски, повторил:

— А знаешь, на кого мы с тобой сейчас похожи? — оборвав песню, вдруг спросил Борис.

— На кого?

— На гайдуков. Когда-то давно-давно, когда в Молдавии пановали турки да еще изменники-бояре, лучшие люди из народа уходили в леса. Там они собирались в отряды и вели борьбу против угнетателей. И народ любил их, песни про них складывал, сказания. Вот послушай:

— Кодрян — это один из гайдуцких атаманов. Еще были Тобулток, Бужор…

— Не удастся! — убежденно повторил Борис.

С минуту оба молчали. Оба думали о том, что пройдут годы и народ сложит новые песни о новых гайдуках — обо всех тех, кто, не жалея жизни, боролся с врагами родной земли за счастье народа.

— Вот кончится война, разобьем немца, и приеду я к тебе в гости, в Молдавию, — мечтательно заговорил Женя.

— Обязательно приезжай. Понравится тебе моя Молдова, ох как понравится — уезжать не захочешь!

— Она и так уже мне как-то во сне приснилась — так ты ее расхвалил. Да только и у нас хорошо.

Сумерки сгущаются, уже не видно очертаний деревьев. Где-то за городом застрекотал зенитный пулемет. Нервно прощупывает темноту прожектор, и опять все стихает.

— Наши самолеты не дают фашистам спать.

— Пора, — говорит Боря.

Вот и насыпь. На столбах напряженно гудят провода. Гаечным ключом Боря разъединяет на стыке рельс и подкладывает мину.

Потом ребята опять прячутся в чаще леса. Время будто остановилось. Нервы так напряжены, что слышен стук собственных сердец. Боря частенько посматривает на часы и прикладывает ухо к земле. Где-то слышится отдаленный грохот. Он все ближе, слышнее. Вот уже видны выбрасываемые из трубы искры, и в ночной тишине резко отдаются тяжкие вздохи паровоза. Поезд неумолимо движется к роковому месту…

— Нам самим было страшно, — рассказывал потом Боря. — Прижавшись к земле, мы ожидали взрыва… И тут как грохнуло! На том месте, где мы подложили мину, — треск, грохот… Вагоны наскакивают друг на друга, валятся под откос… И крики… Даже волосы встали дыбом. Мы бросились в лес. Казалось, что за нами гонятся немцы.

Только на опушке ребята остановились. Перед ними лежала донецкая степь. Внизу в еле брезжущем рассвете виднелся Краснодон.

— А здорово получилось! — отдышавшись, сказал Женя.

— Здорово, — согласился с ним Боря. На радостях они обнялись.