Лара Прескотт - Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

– Значит, вы лгали на допросе?

– Нет, не лгал, – старик закрыл лицо трясущимися руками и издал жалобный стон.

Я сказала себе, что лучше на него не смотреть, но не смогла отвести взгляд.

После признания Никифорова увели, а меня вернули в камеру № 7. Я не могу точно сказать, когда началась боль, потому что в течение нескольких часов у меня было ощущение, словно все тело находится под местной анестезией. Потом сокамерницы заметили, что постель, на которой я лежала, пропитана кровью, и вызвали охрану.

Меня отвезли в тюремную больницу, где врач подтвердил мне то, что я уже сама знала. Тогда я думала только о том, что от моей одежды все еще пахнет моргом.

– Заявления свидетелей подтверждают, что вы систематически клеветали на советский строй. Слушали передачи «Голоса Америки». Клеветали на советских писателей-патриотов и превозносили творчество Пастернака, придерживающегося антисоветских взглядов.

Я слушала приговор, который зачитывал судья, а также услышала срок заключения, на который меня осудили. Но до тех пор, пока меня не вернули в камеру, я не очень хорошо осознавала меру наказания, которую получила. В камере кто-то спросил меня о сроке тюремного заключения, а я ответила: «Пять лет» – и только тогда поняла, что мне придется провести пять лет в поселке городского типа Потьма, расположенном на расстоянии пятисот километров от Москвы. Через пять лет мои сын и дочь станут уже подростками. Моей матери будет почти семьдесят. Борис обо мне забудет и, быть может, найдет новую музу, новую Лару. Может быть, даже уже нашел.

На следующий день после вынесения приговора мне выдали побитое молью зимнее пальто, вместе с другими женщинами погрузили в грузовик с брезентовым тентом и повезли по московским улицам.

В какой-то момент за грузовиком переходил дорогу школьный класс. Дети шли парами, и я услышала, как учительница приказала всем смотреть вперед и не оглядываться. Но один мальчик повернул голову, и наши взгляды встретились. На мгновение мне показалось, что я смотрю в глаза моему сыну Мите или своему ребенку, которого потеряла.

Потом грузовик остановился, и конвоиры приказали пересесть в вагон, который доставит нас в ГУЛАГ. Я вспомнила эпизод из романа «Доктор Живаго», в котором Юрий садится со своей семьей на поезд, чтобы уехать на Урал.

Конвоиры затолкали нас в вагон без окон с жесткими сиденьями. Поезд тронулся, и я закрыла глаза.

Москва как бы расходится кругами от центра: бульварное и Садовое кольцо, МКАД [1] В романе Ольга Ивинская едет в лагерь мимо МКАД (в 1949), однако МКАД начали строить только в 1956 г. – Прим. ред. . Словно круги от брошенного в воду камня. В центре города – памятники и здания государственных организаций, ближе к окраинам – спальные районы. Каждый следующий круг шире предыдущего. А за городом стоят деревья и раскинулись покрытые снегом бесконечные поля.

Был жаркий и влажный день, а воздух над Потомаком казался плотным и тяжелым. Стоял сентябрь, но было так душно, что казалось, будто дышишь сквозь мокрую тряпку. Как только я вышла из подвальной квартиры, в которой жила со своей матерью, то тут же пожалела, что надела серую юбку. С каждым шагом я все отчетливей чувствовала, что совершила большую ошибку, надев эту самую шерстяную юбку. К тому времени, когда я села в автобус номер 8, то увидела, как пятна пота расползаются по белой блузке. Самым страшным было то, что, как мне казалось, пот пропитал юбку, отчего четко должна быть видна форма моих ягодиц. Владелец квартиры, в которой мы жили, грозился поднять квартплату, поэтому эта работа была нужна мне, как никогда. Черт меня дернул выбрать шерстяную юбку, почему же я не надела льняную?

Я пересела на другой автобус. Тело чесалось от пота. Я вышла в районе Фогги Боттом [2] В Вашингтоне существует район Foggy Bottom. Это выражение так же можно перевести как «Мокрая / туманная задница». – Здесь и далее прим. пер. . Идя по Е-стрит, я попыталась рассмотреть свою попу в отражении витрины аптеки Peoples Drug, но ничего не вышло из-за яркого света солнца, а также из-за того, что я не взяла с собой очки.

Впервые я попала на прием к окулисту в возрасте двадцати лет. К тому времени я уже привыкла к тому, что контуры всего, что я вижу, немного размыты. Когда я, наконец, увидела мир таким, какой он есть, картинка показалась мне слишком яркой и навязчивой. Я видела каждый листочек на дереве и поры на своем носу. Четко видела каждый белый приставший к одежде волосок шерсти кошки, принадлежавшей соседям сверху. От невообразимой четкости мира, который я наблюдала, у меня начинала болеть голова. Мне больше нравилось, когда мир был размытым. Так он казался мне более таинственным и привлекательным, поэтому я редко носила очки. А может быть, не носила очки из упрямства: мне казалось, что я знаю, как выглядит мир, и меня не устраивало то, что он может выглядеть как-то иначе.

Я прошла мимо сидящего на скамейке мужчины и почувствовала, что он проводил меня взглядом. На что он смотрел? На то, как я шла, опустив плечи и уперев взгляд в землю? Я пыталась изменить свою осанку и часами расхаживала по спальне, положив на голову несколько книг, но эти упражнения мою осанку особо не исправили. Поэтому когда я чувствовала на себе взгляд мужчины, то предполагала, что он обращает внимание на мою плохую осанку. То, что я могла понравиться этому мужчине, мне даже в голову не приходило. Я всегда считала, что на меня обращают внимание из-за походки или одежды, которую мне шила мама, или просто потому, что я, задумавшись о своем, на кого-то слишком долго смотрела. Я никогда не считала себя красивой. Никогда.

Я ускорила шаг, зашла в кафе и пошла в туалет.

Слава богу, что на попе не было никаких подтеков пота. Что, впрочем, не значило, что все остальное было идеально: челка прилипла ко лбу, тушь для ресниц, которой, по словам мамы, могла пользоваться только невеста, одевшаяся на свадьбу из каталога посылочной торговли, поплыла, а пудра, которую я нанесла, как выразилась продавщица из Woolworth, на «проблемные участки кожи», затвердела, как панцирь. Я умылась водой из-под крана и уже собиралась вытереть лицо салфеткой, как в дверь постучали.

– Секунду.

Стук в дверь продолжался.

– Занято!

Стоявший по ту сторону двери человек начал крутить ручку.

Я открыла дверь и высунула наружу мокрое лицо.

– Минуту, – сказала я стоявшему около двери мужчине с газетой под мышкой и снова захлопнула дверь. Приподняв юбку, засунула сложенную бумажную салфетку между поясом и резинкой трусов. Потом посмотрела на часы. До начала собеседования оставалось двадцать пять минут.