Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Вернувшись из Пахры, я буквально через день оказался на призывном пункте и встретил там… Зелепукина.

Но особенно и прежде всего я хочу вспомнить добрым словом мою любимую учительницу литературы Ирину Анатольевну Осокину. Умная, образованная, тонкая и остроумная женщина, она происходила из семьи дореволюционных интеллигентов, принявших советскую власть, работавших на неё и, как водится, пострадавших от неё в 1930-е годы. Её отец служил в Генштабе, и, насколько я понял из рассказов учительницы, был «вычищен» оттуда, когда Ягода и Гамарник затеял и операцию «Весна», чтобы избавить Рабоче-крестьянскую Красную армию от офицеров с царским опытом, так называемых военспецов. Дело в том, что они в своей массе поддерживали Сталина, видя в нём хоть жёсткого, но государственника. А шеф НКВД и начальник политуправления РККА делали ставку на «красного Бонапарта» маршала Тухачевского. Осокина от обиды хватил удар, и остаток жизни он провёл в параличе.

Ко всему происходившему в стране Ирина Анатольевна относилась с иронией, даже сарказмом, правда, никогда не переходившим в презрение. Я бы назвал её взгляды ироническим патриотизмом. Это вообще особенность русской интеллигенции – посмеиваться над государством, критиковать и даже недолюбливать и в то же время честно ему служить.

В нижних слоях общества, в той же рабочей среде, где я рос, отношение к государству было совершенно иное. Нет, не раболепие, о чём любят, сидя на собранных в эмиграцию пожитках, порассуждать кочующие интеллектуалы. Это отношение я сравнил бы с восприятием родной природы-иногда благосклонной и щедрой, иногда жестокой и разрушительной, но неизбежной и неизбывной. Два чувства, одно из которых привито в семье, а другое получено от любимой учительницы, как-то странно переплелись в моей душе.

Семья у Ирины Анатольевны не сложилась, детей не было. В молодости она вышла за военного, но муж, как и многие фронтовики, пристрастившись к «наркомовским ста граммам», продолжал пить и после Победы. В ту пору именно так многие лечили искорёженную психику. Очень точно этот послевоенный «всемирный запой» описан в книге Даниила Гранина «Мой лейтенант». В общем, брак распался. Вспоминая свою семейную драму, Ирина Анатольевна признавалась: самым унизительным во всём этом было обязательное сообщение о предстоящем разводе в «Вечерней Москве», когда твоя личная беда выставлялась на всеобщий позор. Знакомые бросались с вопросами: «Что случилось, Ирочка? Вы же такая прекрасная пара! Он изменил, да? С кем? Пьёт? Все пьют…» Таким жестоким способом власть боролась с разводами, и порой не без успеха.

Ирина Анатольевна жила сначала с мамой, а потом, после её смерти, которую очень тяжело перенесла, в одиночестве. Вся жизнь её заключалась в книгах и учениках. Мне повезло: я стал её любимцем. Ко мне она относилась так, как, наверное, относилась бы к собственному сыну: заботливо, требовательно, с верой в моё особое предназначение. Я рос под сильнейшим её влиянием. Она не только учила меня литературе, но и жизни. Причём учила особыми, своими методами.

– Значит, встречаться она с тобой не хочет?

– Нет, – вздыхал я, почти сломленный первой сердечной неудачей.

– Ясно. Рекомендую Голсуорси. «Конец главы». Читать перед сном.

К выбору моей будущей профессии учительница отнеслась со всей серьёзностью. Поначалу, занимаясь в изостудии, я мечтал стать художником. Разбираясь в искусстве, Ирина Анатольевна понимала: выбрать творческую профессию, не имея настоящего таланта, значит сломать себе жизнь. Втайне от меня она поговорила с руководителем изостудии Олегом Осиным, а потом решила перепроверить его точку зрения и попросила посмотреть мои работы опытного художника-педагога Николая Ивановича Лошакова, отца известного русского живописца Олега Лошакова. Я отправился на судьбоносную встречу с папкой акварелей и рисунков под мышкой. Как водится, разложил всё на полу и сразу почувствовал: художник не знает, что мне сказать.

– Ну что ж. Хорошо! Воттол ько тяжеловат гипс у тебя. Ну… акварельки получше… Но переходы пока не получаются… Акварель – не рисунок… Ну ничего, через годик приходи, посмотрим, что и как…

Я, конечно, сразу ринулся к Ирине Анатольевне.

– Да, я с ним говорила. Надо уметь себе признаться: таланта художника у тебя нет. Давай думать, что ещё тебе могло бы подойти.

Сначала собрались в архитектурный институт, потом-в МГУ, на филфак. Я даже съездил в день открытых дверей на Ленинские горы, где заблудился в коридорах циклопического здания со скоростными лифтами. На этажах можно было увидеть иностранцев: индусов, китайцев, арабов, негров… А сверху открывалась вся Москва, до самых окраин. Какое счастье – учиться в таком замечательном вузе! Но Ирина Анатольевна отговорила:

– Юра, туда сложно поступить… Конкурс очень большой. Волосатой руки у тебя нет. Запасного года тоже нет. Ошибиться нельзя – уже осенью в армию…

В прошлом жена боевого офицера, с которым поездила по гарнизонам, слово «армия» она произносила с отчётливым ужасом. Ирина Анатольевна считала: солдатская служба несовместима с моей тонкой душевной организацией, и очень удивилась бы, узнав, что именно опыту, полученному в армии, её любимый ученик будет обязан своими первыми успехами в литературе. В общем, она вела себя как большинство интеллигентных мамаш, имеющих сыновей призывного возраста. Её нервические опасения передались мне, их отголоски читатель, наверное, уловил, знакомясь с моими солдатскими письмами, приведёнными выше. Да ещё знакомые парни-дембеля на вопрос: «Ну как там?» – отвечали с нехорошими усмешками: «Лучше вешайся!» Я, дело прошлое, панически боялся провалить вступительные экзамены и загреметь в армию.

Надо признать, в главный вуз страны, как, впрочем, и в другие престижные высшие учебные заведения, уже в те годы часто попадали не столько по знаниям и способностям, сколько по связям и деньгам. Ходило даже словечко «позвоночник», обозначавшее абитуриента, принятого по звонку. Были и анекдоты: «У армянского радио спросили, почему прекращены вступительные экзамены в Ереванский университет. Армянское радио ответило: потому что все билеты проданы…»

Из-за такого «позвоночника» или «позвоночницы» я и пролетел мимо очной аспирантуры. Уже складывалась система, расцветшая после 1991-го, – когда за приличное вознаграждение детей готовили к экзаменам преподаватели, принимавшие потом у них вступительные экзамены. Ирина Анатольевна не стала посвящать меня в эти тонкости, но порекомендовала поступать на факультет русского языка и литературы в Московский областной педагогический институт им. Н.К. Крупской. Он располагался неподалёку, на улице Радио, и школа № 348 была базовой: в ней проходили педагогическую практику студенты, в их числе позже оказался и я сам.