Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

В апреле или мае 1993-го я отдал повесть в «Смену», где сам немного поработал в 1984 году, но вскоре ушёл, повздорив с главным редактором Альбертом Лихановым. Если говорить без обиняков, дело было так: выпив лишнего, я сказал ему, что нельзя использовать комсомольский журнал как вотчину, а сотрудников как крепостных. К сожалению, в пылу я оснастил свою мысль некоторыми нецензурными излишествами. Он сразу побежал в ЦК, требуя кары на мою голову. Но там лишь тихо порадовались: наконец хоть кто-то выдал в лицо этому влиятельному литературному бурбону то, что другие давно хотели сказать и не решались.

– Молодец! – похвалил на прощание, сначала для порядка пропесочив, заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ Владимир Егоров.

В 1993-м «Смену» возглавлял Михаил Кизилов – его я хорошо знал по ЦК ВЛКСМ, где он вёл творческую молодёжь, в основном литераторов, так как сам был не чужд изящной словесности. Познакомились мы ещё в 1979 году на седьмом Всесоюзном совещании молодых писателей. Он был из новой генерации функционеров, с широкими взглядами, без предубеждений, с коммерческой жилкой, очень пригодившейся ему, когда всё рухнуло. В литературном поколении, следовавшем за нами, в ту пору дебютировала очень талантливая поэтесса Екатерина Горбовская. Она никакого отношения к Глебу Горбовскому не имела и позже эмигрировала в Великобританию. Кажется, вышла замуж, о чём и грезила в своих стихах. Опережая приход в литературу концептуалистов, Катя писала ироническую женскую лирику:

И вот мне позвонил завсектором ЦК ВЛКСМ Миша Кизилов и взмолился:

– Юра, у Кати готовится первая книжка. Но нет «паровозов». Одна любовь-морковь. Выручи, напиши парочку!

– Миш, я бы с радостью помог, но у меня самого с этим проблемы. Попроси Вовку Шлёнского, он тебе за ночь дюжину нахреначит.

– Точно! Как же я сам не догадался. Спасибо!

Согласитесь, довольно неформальный способ поддержать юное дарование!

Кизилов с радостью взял «Демгородок» и поставил в августовский номер. Пока повесть готовили к печати, развернулись основные бои между президентом и Верховным Советом, включая кровавый разгон демонстрации на площади Гагарина. Надо сказать, телевидение и центральная пресса тогда были целиком на стороне Ельцина, за исключением нескольких газет, журналов и передачи «600 секунд» Александра Невзорова. Либеральные СМИ, собственно, и выиграли ту скоротечную гражданскую войну, установившую в стране прозападную диктатуру, правда, без Пиночета. В этой ситуации появление в популярном и тиражном молодёжном журнале злой антилиберальной сатиры вызвало ярость у одних и восторг у других.

Рецензент «Рабочей трибуны» Тимофей Кузнецов писал: «Читает ли сегодня толстые журналы досточтимая публика, занятая или физическим выживанием, или предвыборной борьбой? Трудно сказать. А вот что точно известно: ходит по рукам августовский номер журнала «Смена», где напечатана повесть-памфлет Юрия Полякова «Демгородок». И народ то ли плачет, то ли гомерически хохочет…»

А вот как наехал на меня Роман Арбитман в суперлиберальной тогда «Литературной газете». Статья называлась «Лукавая антиутопия. Юрий Поляков в поисках утраченного апофегея»:

«…Итак, поражение ненавистной «дерьмократии» на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось… Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные. За развал Союза и рост цен. За демократию, при которой редакция журнала «Юность» избрала не его, Полякова, своим новым главным редактором. За то, что по финансовым причинам закрылись два фильма по его сценариям и по непонятным причинам «тормознули» постановки его пьес в академических театрах. За то, что лживые телевизионщики не приглашают больше в «Пресс-клуб» (не по той ли причине возник в повести злорадный рассказ, как прихлопнули враля-телекомментатора?). За то, что былые «апофегеи» стали анахронизмом. Вероятно, именно эти и другие жизненные обстоятельства и побудили писателя ударить по «демокрадам»…»

Правда, лихо! Хотя привычка за личные обиды квитаться со страной характерна как раз для российских либералов, а не патриотов. Но статья Арбитмана стала своего рода сигналом, после неё моё имя почти на десять лет исчезло со страниц «Литературной газеты», до самого моего прихода туда в 2001 году главным редактором. Информацию обо мне вычеркнули из переизданий словарей, справочников и учебников, а ведь мои ранние повести входили в школьную программу, по ним писались выпускные сочинения. Однажды на вечеринке я танцевал с молодой дамой и, как говорится, начал подбивать клинья. Вдруг она улыбнулась:

– Близость, не оплаченная любовью, лишь отдаляет мужчину и женщину друг от друга!

– Хм, вы читали «Работу над ошибками»? – спросил я, узнав цитату из своей повести.

– Читала? Я писала по ней выпускное сочинение. У вас такая смешная фотография была в журнале! И я думала, вы моложе…

Клинья пришлось срочно извлечь и отнести домой.

Кстати, тот давний «херем» остался в силе до сих пор, в 2014 году в своём «Путеводителе по российской литературе» всё тот же неуморимый Арбитман включил моего «Гипсового трубача» в число романов, которые вообще не следует читать. Собственно, в этом и заключается либеральная цензура: не надо запрещать, надо вытеснить автора из поля читательского внимания. Но ведь это, в сущности, мало чем отличается от цензуры. Даже ещё хуже: запретный плод сладок, к нему тянутся вопреки, а плод, заранее объявленный несъедобным, просто не возьмут в руки с книжного прилавка. Виртуозы!

Пока «Демгородок» читали и обсуждали, грянул «чёрный октябрь». Поздно вечером 2 октября мы возвращались с дачи в Москву. Всюду стояли омоновцы и бронетехника. Казалось, столица оккупирована. Из приёмника визжали о коричневой угрозе и необходимости раздавить гадину. Видные деятели культуры призывали граждан сохранять спокойствие и верность президенту. На Беговой улице у самого поворота на Хорошёвское шоссе нас остановили ребята в касках и бронежилетах, не то калмыки, не то башкиры. В Москву нарочно стянули части из регионов, где плохо понимали, что происходит в центре страны. К тому же силовики были одной из немногих категорий трудящихся, которым почти не задерживали зарплату. Омоновцы потребовали выключить мотор, выйти, открыть багажник и предъявить паспорт. Я ответил: сдох аккумулятор, и снова машина не заведётся. Они наставили на меня автоматы, сурово повторив требование. Моя дочь Алина, ей было тогда 13 лет, испугалась. Жена Наталия пыталась крикливо вмешаться, но я успокоил обеих и заглушил мотор. Проверив и убедившись, что я в отличие от них прописан в Москве, а в багажнике у меня, кроме скудных даров огорода, ничего нет, парни отпустили нас с миром, даже любезно оттолкали заглохшую машину к бензоколонке, где мы её и оставили, уйдя домой пешком.