Рон Черноу - Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Деловое сообщество отреагировало на победу Мак-Кинли, как будто Америка благословенно спасена от революции, настроение обобщилось в поздравительной телеграмме от Ханны Мак-Кинли: «Бог у себя на небесах – все правильно с миром» 94. За следующие нескольких лет в деловых кругах укрепилась новая вера в неизбежность и несравненную эффективность монополий. Марк Ханна, которого пресса теперь прозвала «Доллар Марк», громко заявлял, что антитрестовский закон Шермана никогда не позволит помешать этой тенденции в администрации республиканцев.

Американская экономика, простимулированная испано-американской войной, золотой лихорадкой на Клондайке и успокаивающим присутствием Мак-Кинли, рванула вперед в конце 1890-х годов и выдвинула Соединенные Штаты по сравнению со всеми другими государствами в промышленном потенциале. В стране, которая все еще любила изображать себя состоящей из мелких предприятий, огромные компании охватывали рынки от побережья до побережья. В 1897 году сатирик Финли Питер Данн заметил: «Я видел, как Америка распространилась от Атлантики до Тихого океана с филиалами «Стандард Ойл компани» в каждом поселении» 95. Между 1898-м и 1902 годами сто девяносто восемь трестов или гигантских новых корпораций появились в угольной, сахарной и других отраслях, порождая рост ответной реакции. На антимонопольной конференции в Чикаго в 1898 году Уильям Дженнингс Брайан вызвал рев своих приверженцев, прокричав: «Одна из великих целей правительства – это вдеть кольца в носы свиней!» 96Администрация Мак-Кинли, верная своим обещаниям, стояла на страже новых корпоративных гигантов.

Волна слияний принесла инвестиционным домам Уолл-стрит новое центральное значение, так как по сравнению с капиталом, который требовался новым трестам, ресурсы провинциальных банков и частных лиц казались крошечными. Только престижные фирмы Уолл-стрит, такие как «Дж. П. Морган энд компани» или «Кун, Лёб» могли привлечь зарубежный и внутренний капитал, необходимый для этих транзакций. Переключив внимание с железнодорожных облигаций на ценные бумаги промышленности, они создали новые тресты, выпустили свои ценные бумаги, припрятали акции для себя и тщательно выбрали своих руководителей. Сколь сильно ни осуждали реформаторы тресты, они будоражили многих инвесторов, которые впитывали волну за волной новые выпуски, спонсируемые Уолл-стрит. Многие американцы содрогнулись перед гигантскими новыми концернами, но были и многие другие, которые пытались выяснить, как получить с них прибыль.

Когда в конце 1900 году Дж. П. Морган решил создать стальной трест, он знал, что ему придется связаться с двумя закоренелыми циниками по поводу Уолл-стрит: Карнеги, хозяином сталелитейных заводов, и Рокфеллером, королем железной руды. Морган беспокоился, что Карнеги расширит производство до готовых продуктов из стали и будет угрожать его недавно созданной «Федерал стил компани», а Карнеги опасался обратного маневра от Моргана. И оба, Карнеги и Морган, были обеспокоены сообщениями, что Рокфеллер вложится в сталелитейные заводы. Чтобы предотвратить переуплотнение и междоусобные ценовые войны, Морган решил начать новое стальное объединение.

Морган не был в восторге от необходимости брать в расчет Рокфеллера, который насмехался над Уолл-стрит, финансируя свой трест из отложенных сбережений и держа денежные резервы, не уступающие многим банкам. Он хорошо знал и о близких отношениях Рокфеллера с Джеймсом Стиллманом из Национального городского банка. Когда Морган раздумывал о слиянии с Лондонским домом Бэрингов в 1904 году, его коллега, барон Ревелсток, доложил впоследствии партнеру, что Морган «едко поносил растущую силу евреев и публики Рокфеллера, и говорил не раз, что наша фирма и его единственные в Нью-Йорке состоят из белых мужчин» 97.

Во многих аспектах Рокфеллер и Морган являлись прямой противоположностью друг другу, живым контрастом между аскетом и сибаритом, «круглоголовым» и «кавалером». Предводитель англо-американских финансовых кругов, Морган, из родовитой семьи, получивший дорогое образование в Америке и Европе, был непревзойденным представителем делового мира. Более сорока лет он являлся главным проводником британского капитала, финансирующего железные дороги и промышленность Америки. Порывистый и напыщенный, Морган был импульсивным и горячим, не умел долго держать внимание. В своей конторе на Уолл-стрит, 23, казалось, он управляет набегами, блестящими краткими суждениями. Морган любил роскошь и жил в мире ультрабогатых, с гигантскими сигарами, прекрасным портвейном и огромными паровыми яхтами.

Для Рокфеллера Морган воплощал собой все грехи гордыни, роскоши и высокомерия. Они познакомились в особняке Уильяма Рокфеллера на реке Гудзон и сразу же друг другу не понравились. «Мы перекинулись несколькими приятными словами, – отметил Рокфеллер. – Но я видел, что господин Морган был очень похож на господина Моргана; очень надменный, склонный смотреть сверху вниз на других людей. Я посмотрел на него. Со своей стороны, я никогда не понимал, почему любой человек должен считать себя столь великим» 98. Для Моргана Рокфеллер был слишком сухим и щепетильным, лишенным человеческих прелестей и пороков. И как мог он не ворчать на бесстыдного человека, создавшего картель без него?

Тем не менее оба мужчины ненавидели конкуренцию, как разрушительную силу, опасным образом устаревшее понятие. Годами Морган арбитрировал споры президентов железнодорожных компаний, помогая им делить территории, и создание промышленных трестов стало логичным переходом в его карьере. Когда судья Элберт Г. Гэри проинформировал Моргана в начале 1901 года, что ни один стальной картель не может не учитывать долю Рокфеллера в Месаби, Морган отказался. «У нас есть все, чему мы можем уделить внимание», – сказал он Гэри. Гэри продолжил упорствовать, и Морган мрачно согласился, что им следует включить «Лейк супериор консолидейтед айрон майнз» и «Бессемер стимшип» в «Юнайтед стейтс стил».

«Как мы собираемся получить их?» – спросил он. «Вы поговорите с г-ном Рокфеллером», – предположил Гэри. «Не думаю», – парировал Морган. – «Почему?» – «Он мне не нравится». «Господин Морган, – резко возразил Гэри, – речь идет о деловом предложении огромной важности для стальной корпорации, и вы позволите личному предубеждению помешать вашему успеху?» «Не знаю», – ответил Морган 99.

По всей вероятности, в отношении Моргана к надменности примешивалась робость, так как Рокфеллер оставался одним из немногих людей, кого он не мог устрашить. Смирившись, Морган попросил Рокфеллера о встрече на Бродвей, 26. Объяснив, что он отошел от дел и не появляется в конторе, Рокфеллер ответил, что будет счастлив принять его на 54-й Западной улице. Рокфеллер знал, какое преимущество в торге дает пауза в последнюю минуту, и с удовольствием дразнил ведущего банкира Уолл-стрит. Придя к Рокфеллеру домой, после вежливого обмена любезностями Морган сухо задал вопрос о цене участков руды. Рокфеллер вскинул руки в притворном отчаянии, напомнил Моргану, что отошел от дел и попросил обсудить сделку с его двадцатисемилетним сыном, «который без сомнений будет рад» поговорить с ним 100. Это было неприкрытое оскорбление, но банкир ворчливо сказал, чтобы Младший пришел к нему в контору на углу Брод-стрит и Уолл-стрит.