Аркадий Шевченко - Разрыв с Москвой

Долгие годы я много раз слышал, что КГБ использует медицинские убийства для устранения "нежелательных” политических деятелей и прочих лиц. Прекрасное решение вопроса — комар носа не подточит. О таких методах ходило немало слухов. В московских кругах циркулировали истории об организованных таким образом убийствах Максима Горького и Андрея Жданова. Поговаривали, что так были убиты и не столь известные, но потенциально опасные деятели.

На другой день, все еще охваченный яростью и горем, я позвонил в советское посольство в Вашингтоне и добился разговора с Анатолием Добрыниным.

— Скажите мне правду, — взмолился я. — Что случилось с моей женой?

Он холодно ответил:

— Я знаю ровно столько же, сколько вы. Единственный источник информации для меня — американская пресса.

Я думал о детях: что с ними? Не грозит ли им что-нибудь? Что они думают обо всем этом? С Геннадием все более или менее в порядке: он независим, у него хорошая работа, жена с большими связями. Но как там Анна, которая осталась теперь в нашей квартире одна с бабушкой? Я слал им телеграммы и письма, но ответа не было; скорее всего, они ничего не получали. От Геннадия в конце мая пришло сухое, неприязненное письмо, написанное явно не им, а советскими чиновниками, которые наверняка проверили, не проскользнет ли в нем хоть намек на человеческое чувство ко мне.

23 мая я написал Громыко, требуя, чтобы советское правительство позволило мне встретиться с дочерью. Ответа не было. Я отчаянно стремился связаться с Анной, установить с ней переписку, понять, не хочет ли она переехать ко мне в США, и если это так, — найти способ привезти ее сюда. Мои друзья, правительственные чиновники, открыто отстранились от этой проблемы, и я обратился к Биллу Геймеру. Он помог мне составить обращения к президенту Картеру и Государственному секретарю Сайрусу Вэнсу. Они прислали вежливые, полные сочувствия ответы: они верят в воссоединение семей, они желают мне всего самого доброго, но сделать ничего не могут.

Я решил действовать на свой страх и риск. Геймер вызвался поехать в СССР и попробовать поговорить с Анной. Он обратился в советское посольство за визой и заверил их, что мы не хотим создавать никаких проблем и не собираемся предавать дело гласности. Он обещал не оказывать никакого давления на девочку, он просто скажет ей, что у меня все в порядке, и спросит, не хочет ли она приехать в США погостить. Ответа на наш запрос мы не получили.

Я все еще не оставил надежду когда-нибудь увидеть Анну, хотя я и понимаю, что самое страшное, самое жестокое наказание, какое могут выдумать для меня Советы, это не дать нам встретиться.

Мне предоставили еще немного времени, чтобы освоиться, а потом начались долгие месяцы расспросов и разговоров. Беседы были гораздо шире и интереснее, чем в Нью-Йорке. Там я обычно торопился, часто нервничал и порою не знал толком, что именно нужно рассказать Джонсону и Элленбергу, чтобы они поняли значение внешне маловажных политических событий или перемещений в Москве. Но у вашингтонских экспертов было время и желание обсуждать советские дела во всей их многогранности, они умели задавать вопросы и понимали ответы без дополнительных разъяснений, они владели русским, так что всегда могли помочь мне найти точное слово для описания нюансов и вспомнить множество вещей, хранившихся глубоко в памяти. О чем бы ни велись наши разговоры — о советской внешней политике, контроле над вооружениями, глобальных амбициях Кремля или о характерах и уловках советских руководителей — они всегда оказывали на меня бодрящее действие.

Люди, с которыми я имел дело, были вежливы и терпеливы — я подчеркиваю это последнее качество, потому что мне было свойственно растекаться мыслью по древу. Единственное, что было плохо в этом периоде, это то, что он, казалось, затянется навечно. Как это было не похоже на все эти кагебешные россказни о давлении на перебежчиков, о проверках, которым они подвергаются в ЦРУ или ФБР. Меня ни разу не подвергли допросу с пристрастием, не подключили к детектору лжи или другим аппаратам, мне ничем не угрожали.

В это же время я начал выходить в город вместе с Эндрю, Гринфилдом и другими агентами ФБР, приставленными ко мне. Мне особенно хотелось восстановить мою библиотеку. Это не только необходимо для моего будущего, это единственное занятие, что давало мне какое-то успокоение в те дни тоски и неуверенности. Охота за книгами всегда была моей страстью и хобби. Вскоре я узнал адреса лучших вашингтонских книжных магазинов и, навещая их, лучше узнал город, постепенно стал чувствовать себя здесь более уютно.

Я начал также искать квартиру, но подходящую нашел не скоро. Я всегда предпочитал уют собственного дома временному уюту гостиницы, и атмосфера конспиративной квартиры начинала тяготить меня. Не то, чтобы с американцами было трудно ужиться, напротив, они не раз оказывали мне поддержку и проявляли понимание, когда я впадал в приступы гнева или депрессию и тоску. Я полагался на них, ценил их помощь и участие, они мне нравились — и все же их присутствие угнетало. Компаньоны и советчики, они были еще и охранниками и в каком-то смысле помехой. Я всегда хотел быть свободным, а теперь я хотел быть и от них свободен. Не важно, как относится к тебе твоя стража, в любом случае ты все равно остаешься пленником.

С течением времени я почувствовал, как нужна мне эмоциональная поддержка, которую они не могли мне предоставить. Для агентов ЦРУ и ФБР я прежде всего подопечный, объект, за который они отвечают. Я был одинок, мне хотелось поболтать с женщиной, побыть в женском обществе, привлечь к себе женское внимание. Когда я рассказал об этом Эндрю и Гринфилду, они растерялись: среди обширных ресурсов ЦРУ и ФБР фрейлины не предусмотрены. Мы поговорили о моем одиночестве, но решение нашлось не сразу. Идея завести знакомство в баре мне не нравилась, хотя мы уже бывали в ресторанах и иногда оставались на ночь в гостиницах в тех местах, где я искал квартиру. Я не мог вступить в клуб, не назвавшись, и вряд ли я мог поместить в "Нью-Йорк ревю оф Букс” объявление такого рода: "Советский перебежчик, 47 лет, ищет женщину, которая помогла бы ему начать новую жизнь”.

Наконец агенты ФБР посоветовали мне попытать счастья с девушками по вызову. Сами они никому звонить не будут, но дадут мне несколько номеров из телефонной книги, а дальше — мое дело. Так я познакомился с Джуди Чавец.

Сначала я был сильно увлечен ею. Я попросил ее бросить других клиентов и стать моей возлюбленной. Она согласилась, но поставила определенные условия: ей нужно оплатить счета адвоката за развод, которого она добивается, и за защиту в деле о хранении марихуаны, которое возбуждено против нее в Нью-Джерзи. Ей нужны деньги и свобода. После неудачного замужества она решила больше не связывать себя постоянными узами. К тому же у нее больная сестра, которой она должна помогать, и мать, с которой она проводит уикэнды. Я предложил ей содержать ее. Я мог себе это позволить — у меня были деньги от ООН и кое-какие сбережения.