Тотырбек Джатиев - Дика

— Пусть так, — повторил Дзабо, не глядя на Илиту. — Мы, Дауровы, не брали за тебя калым, это верно. Но ведь мы отдавали тебя Саламову! Харитону Саламову! Каждый народ должен жить по своей совести, — он поднял вверх большой палец, — и по своим обычаям… У нас, горцев, есть и такой обычай: дал человеку слово — сдержи его! Пусть будет тебе сто раз трудно — сдержи! Иначе ты замараешь честь своего рода. И потом, сестра… ведь Саламов любит тебя, он будет холить и беречь тебя, он будет тебе хорошим мужем… Мы, старики, скоро в землю ляжем. Кто, если не муж, станет тебе защитой в беде, в несчастье?

Илита не разомкнула губ и сейчас. Лишь щеки ее покраснели и вновь сошлись к переносице тонкие черные брови.

— Твой Харитон погиб за Родину — честь ему, слава и вечная наша благодарная память! — продолжал старик. — Но твои слезы, твоя тоска уже не воскресят его. Будь же благоразумна! Человек, которого я привел сюда, любит тебя, любит давно…

— Это правда, — торопливо закивал Саламов, с надеждой глядя на Илиту. — Прости меня за откровенность, но… я любил тебя еще до того, как ты стала невестой Харитона. Если бы не Харитон, ничто бы меня не удержало. Я выкрал бы тебя из родительского дома! Поднял бы сто всадников, сто джигитов, и мы бы похитили тебя, — пусть бы потом мне грозила тюрьма или смерть. Ты же знаешь, Илита, как мы, горцы, умели похищать девушек, коли они показывали свою гордость и не желали добром выходить замуж. А любовь приходила потом… Джигиты…

— Джигиты? — перебила его Илита, вставая. — Не слышала я, что ты такой отважный джигит, Саламов! Не верится мне, что это так. Харитон был отважен, и, когда нужно было, он встретил врага грудью… А ты? Говорят, когда осенью сорок второго ты услышал у Эльхо́товских ворот вой немецких снарядов, твоя отвага козлом в горы поскакала и ты вслед за ней. Она за Крестовый перевал, ты — за ней! Или врут люди?

Лицо Саламова налилось кровью; он судорожно провел ладонью по лбу, утирая пот, и опустил взгляд в землю.

— На войне всякое случалось, — глухо произнес Саламов. — Тебе ли не знать этого? Ты сама была на фронте. Как же ты можешь упрекать меня, если порой перед фашистами отступали целые армии? Ты несправедлива, Илита.

— Несправедлива? — вспыхнула Илита. — Но кто первый завел речь об адате, кто первый вспомнил о так называемой доблести джигитов, похищавших беззащитных девушек? Не я, а вы! — Она в упор посмотрела на дядюшку Дзабо и Саламова. — И как похищали: десяток здоровенных молодцов — на одну девчонку! Мне обидно вспоминать об этом. Но есть прошлое, которое я не забуду! Доблесть тех джигитов, что во время походов и войн показывали чудеса героизма, — вот что навсегда, до смертного часа, останется в моей памяти! — Она снова присела на скамейку и уже другим, спокойным и твердым, голосом закончила: — Разве я могу забыть годы войны с фашистами? Разве забуду смерть родных мне товарищей? А могилу бесстрашного мальчугана Валерика Волкова… Ведь я думаю о нем, как о сыне, как о погибшем сыне!.. Сотни тысяч славных джигитов дрались с фашистами не на жизнь, а на смерть… А что делал ты в это время, Саламов?

Саламов рывком поднялся из-за стола; руки его, державшие шляпу, дрожали.

— Ты хочешь напомнить мне о плене? Да, я был в немецком плену… Но разве после войны я не искупил свою вину? Я работал за десятерых, я давал стране лес — тысячи и тысячи кубометров сибирского леса дал я народному хозяйству! Ты, Илита, всегда была справедливой, недаром мы выбирали тебя в Верховный Совет… Почему же сегодня ты несправедливо судишь меня? Почему?

— По-разному можно жить и в плену, — сказала Илита.

Саламов молчал. Затем вдруг заговорил, злобно блестя глазами:

— Всю жизнь несчастья преследуют меня! Был еще мальчишкой, когда отца назвали кулаком… Каково было мне жить с тавром последыша кулака?..

— Ну-ну! — сердито замахал руками Дзабо, будто отгоняя от себя страшные сны. — Что нам вспоминать старое? Кто его вспомнит, тому глаз вон! Пусть у него ночью зубы болят, пусть в дороге его конь падет, пусть зимой его дом сгорит… Не затем мы сюда пришли, чтобы старину вспоминать…

Илита улыбнулась.

— Видите, что получается, — сказала она, поглядывая на Дзабо. — То вы всё на старину кивали, а теперь — конь падет, дом сгорит… Чему же мне верить?

— Ну и язык у тебя, сестра! — Старик покачал головой. — Тебе слово, а ты поперек — двадцать. В мое время женщина на седобородого и глаза поднять боялась…

— Ха-ха-ха! — от всего сердца расхохоталась Илита, блеснув сахарной полоской зубов. — Опять старину вспомнили, дядюшка?

— Ладно. Хватит. Перестань шутки шутить да зубы скалить! — сердито одернул Илиту старик. — Ты Саламову прямо ответь. И извини, если что не так сделали. Может, зря к тебе на работу с этим разговором пришли? Может, домой надо было?

Лицо Илиты снова посуровело. Она резко ответила:

— А какая разница? Что на работу, что домой. И дома, и здесь — везде у меня для вас один ответ. Вы это знаете, дядюшка Дзабо. Так чего же вы от меня хотите? — Она смотрела только на старика, словно тут и не было никакого Саламова. — И пора бы забыть о тех обычаях предков, которые оскорбляют женщину. После революции немало лет прошло, а некоторые все еще жуют старину, назад оглядываются. Неужели не надоело?

Дядюшка Дзабо снял и снова надел свою войлочную шляпу. Затем он заговорил. Слова его звучали грустно, задумчиво.

— Ах, Илита, Илита… Ты еще не знаешь, что такое старость. И ты не вечно будешь молода… Где найдешь ты друга на старости лет? На кого обопрешься? В конце концов, зачем живет женщина, а? Я скажу тебе: чтобы рожать детей, служить украшением семьи, дома…

— Вот мой дом! Вот моя семья! — Илита улыбнулась и показала на малышей, игравших под яблонями. — У меня — сами можете посчитать — сто детишек! Мало? А кроме того, дядюшка Дзабо, есть у меня целый выводок племянниц и племянников. Я с радостью вожусь с ними… Вам, мужчинам, этого не понять.

Дзабо круто повернулся к Саламову. Тот стоял неподвижно, глядя куда-то в сторону.

— Пойдем, джигит, — окликнул его Дзабо. — Видно, не здесь твое счастье. Она у нас умнее всех, — старик грустно усмехнулся, бросил на Илиту короткий взгляд, — думает, завтра или послезавтра Харитон вернется. Нет, даже на́рты [2] На́рты — мифические предки осетин. То же название носит и осетинский народный эпос. не могли осилить смерть! Харитон умер, а тебе жить надо, понимаешь, жить!

— А я — живу! — отозвалась Илита. — И верю, что надежда сильнее смерти. Всякое случается на свете. Вы знаете, дядюшка Дзабо, бывало, что и похоронку домой пришлют, и в газетах напечатают о гибели человека, а он возьмет и вернется. Вспомните Дахци́ Кубати́ева… И вот вернется вдруг Харитон и увидит, что я с другим. Что скажет он мне? Он скажет: «Изменница». И у меня не будет ответа — ни словечка не будет для него. Стыд сожжет мою душу, испепелит сердце… Дядюшка Дзабо, не нужен мне никто, кроме Харитона. Нет его — я буду одна. Не водите ко мне женихов, прошу вас! А то ведь и я умею сердиться…