Владимир Широков - Строки, обагренные кровью

«Человек — мера всему» — гласит древнее изречение. Не будем спорить. Так оно и есть. Но сказавший впервые эти мудрые слова, наверное, никогда не испытывал тех мук, какие вынес сражавшийся гарнизон Аджимушкая. Если бы древний мудрец испытал хоть что-то близкое к этому, изречение выглядело бы примерно так: «Голод и жажда — мерило моральных качеств человека». Быть голодным до такой степени, что наяву бредить куском хлеба, что в кромешной тьме каменной могилы видеть мираж из ломящихся от яств столов, и все-таки поделиться последним сухарем с товарищами — на такое способен не каждый. А он, советский командир Клабуков, коммунист Клабуков, был таким. Он под вражеским огнем пробрался в заброшенный огород, нарвал редиски, отдал ее товарищам и радовался, что ему досталась «целая одна редиска, съел ее с таким удовольствием, все же зелень, калории. Эх, как хочется еще!».

И дальше:

«23.6.42 г. 5.30. Так в жизни здесь никому, наверное, не повезло, как мне. Нашел в катакомбе в брошенной шинели в кармане четыре сухаря, наверное, грамм 200—250, ведь это еда добавочная на 8 дней — даже сделаю на 10… Но жадничать не собираюсь, еще… поделюсь с Гуземой. Да, его ноги и глаза не дают ему возможности подняться. Молодой был, цветущий парень. Как мне его жаль и его молодость».

Именно за эту черту в характере товарищи доверили ему святая святых гарнизона:

«Я еще получил должность сегодня на совещании — зав. столовой, ответственный за все посты, за комсостав, за воду и сбор дров и их экономию», — читаем мы запись от 29.7.42 г. И ниже: «Выдержим или умрем».

Впрочем, щедростью сердца обладал не один Клабуков. Таких, как он, были сотни там, в Аджимушкае.

Голодные, больные, не выпускавшие из рук оружия, они находили минуту для книг, музыки, радовались каждой удаче художника подземного гарнизона Пейчева, который оформлял стенгазету и рисовал, как свидетельствует дневник, сценки из боевых будней гарнизона.

«10.7.42 г. немного в 19 часов слушал музыку, а после нее стало грустно, так хочется на волю».

На другой странице:

«Вторично прочел книгу «В людях» Горького… Завтра займусь книгой Л. Н. Толстого «Детство», тоже читал назад лет, наверное, 15 — интересно еще прочесть».

В конце дневника, уже совсем в трудные дни обороны, Клабуков остается верен себе.

«Имею ревматизм, десны болят, вшей ежедневно вывожу, ни черта, перетерпим все…», «Мне тяжело, но я выдержу. Ко мне товарищи относятся очень хорошо. НШ ( начальник штаба. — Г. С.) т. Шкода принес мне соли, я такого подарка от него не ждал, теперь я богат, и травка будет не травка, а капуста, не суп-чай, а борщ настоящий, потому что я туда добавлю конских костей и немного конской шкуры. Что делать, надо себя поддерживать. Еще воевать все равно буду…»

Может быть, на дневниковых записях и закончилось бы наше знакомство со старшим лейтенантом Клабуковым, если бы не военно-историческая конференция по Аджимушкаю, которая проходила в Керчи в конце мая 1967 года. На ней-то и довелось нам более подробно узнать о жизни солдата. Рассказали о нем его бывший боевой товарищ по подземелью Михаил Георгиевич Поважный и жена погибшего Вера Георгиевна с сыном. Последние оказались в Керчи случайно: приехали к родственникам в гости и узнали о судьбе родного человека из газетного очерка. Прослышав, что в горкоме партии проходит конференция, мать и сын пришли на нее в надежде узнать что-нибудь новое о последних днях Клабукова.

Итак: Клабуков Александр Иванович. Родом из Вятки (ныне Киров). Сын слесаря, он быстро перенял от отца умение быть мастером на все руки и гордился своей принадлежностью к рабочему классу.

В гражданскую Клабуков стал добровольцем Красной Армии. После победы над «контрой» остался в погранвойсках, и для него по сути продолжалась закончившаяся война. Друг, служивший с ним на одной заставе, а ныне проживающий в Сакском районе в совхозе «Крымском» — Ю. Комарский, — вспоминает: «Был Шура отзывчив и добр к товарищам. Обладал необыкновенной волей, славился храбростью. Как-то нас, четверых пограничников, пытавшихся задержать контрабандистов, бандиты окружили и хотели уничтожить. Клабуков выскочил из укрытия, забросал их гранатами и дал нам возможность выйти из окружения».

В 1926 году Александр Иванович демобилизовался. Жил в Баку. Потом, по состоянию здоровья, пришлось переехать в Керчь. Тут, на Камыш-Буруне, стал начальником отдела технического снабжения. Учился на курсах. Перед войной выдвинули Клабукова на пост заместителя директора Керченской табачной фабрики.

— Жили мы хорошо с Сашей, — вспоминает его жена Вера Георгиевна. — Квартира у нас была на Боспорской площади. Сына Володю муж любил нежно, ни разу пальцем не ударил. Мягкий был, добрый. Прочла его дневниковые записки — он весь в них. В письмах с фронта тоже верил в победу и фашистов ненавидел люто. Вот последнее письмо от него. Прочтите, если интересуетесь…

«4.5.42 года. Был в Керчи 30 и 1 мая, а утром 2 мая выехал обратно на передовую. Город сильно разбит. Это проклятый Гитлер и его свора разрушает мирные дома, уничтожает население без всякой жалости. Но скоро им будет «капут»…

Верусик, я очень обижен на Вовика. Почему не пишет? Как твое здоровье, что с тобой? Я очень мучаюсь ногами. Проклятый ревматизм дает знать. Ну, будьте здоровы. Я только тобой живу, думаю о тебе и хочу, чтобы ты скорее выздоровела и писала мне.

P. S. Адрес тот же, только полк раньше был 831, а теперь 823.

Вместе с письмами в конверте лежали фотографии, сделанные фронтовым фотолюбителем на Ак-Монайских позициях. Одна из них приводится в книге. На второй Клабуков беседует с неизвестным солдатом. Во рту трубка, с которой он не расставался.

Больше писем не было. Дальше был Аджимушкай и записи в дневнике. Их дополняет рассказ командира гарнизона малых каменоломен М. Г. Поважного:

— Старший лейтенант Клабуков возглавлял у нас третий батальон. Подружились мы с ним потому, что оба оказались крымчанами. Я жил до войны в Севастополе, он в Керчи. Да и до подземелья я, как и он, командовал батальоном. Когда спустились в катакомбы, я стал старшим над ним. И он это правильно воспринимал. Только все время сам в разведку просился. Я отказывал. Ты что, говорю, в своем уме? Ты же командир. Разве вправе я такими людьми разбрасываться.

— Пусти, Миша. Душа горит. Руки доброго дела просят…

— Да ведь воюешь же и так, — отвечаю.

Каждый день начинался с этого. В августе я сдался: черт с тобой, иди! Подбери только хорошего напарника…

Прошли сутки. Нет Клабукова. Вторые… Третьи… На четвертые наши разведчики возвратились, докладывают: в лощине лежит Саша убитый. Неподалеку от каменоломни…