Владимир Широков - Строки, обагренные кровью

Что делать? Не возвращаться же в отряд, не выполнив задания. Идти напролом — задержат.

Клава остановилась в гущине заснеженных кустарников. Сплошной стеной стояли они вдоль берега. Другая такая стена тянулась по противоположному берегу, надежно скрыв речку, которая текла, словно в тоннеле.

А что, если речкой?..

Ступила в воду — и тотчас же ноги обожгло.

Пошла медленно, осторожно, чтоб не привлечь внимания немцев. Уже через несколько метров ноги словно одеревенели. Но она продолжала идти. Шла почти шесть километров. Три часа в январской холодной воде.

И все же Клава прошла до поселка Крымроза. Встретилась с кем надо. Послали людей в Зую, в соседние села. В течение дня она получила ценные сведения о противнике. Узнала и о страшной судьбе своей семьи: отец, мать и сестра Лида — участники подполья — расстреляны.

Возвращалась Клава тем же путем — речкой.

Шли дни. Набегали события. За девять месяцев партизанской жизни Клава стала опытнее. Комсомольцы отряда избрали ее секретарем.

В июле 1942 года фашистские войска предприняли широкий прочес партизанского леса. Несколько сот гитлеровцев окружили Зуйскую заставу. Шестьдесят партизан вторые сутки отбивали непрекращающиеся атаки. Каждый боец бился за десятерых.

— Смелее! Смелее, ребятки, — кричит комсомольский вожак.

А сама бьет из винтовки. При каждом выстреле плечо ее вздрагивает.

— Есть, гад! Еще один!

Клава осматривается по сторонам: как там? Потом ползет вдоль окопов, подбадривая бойцов, хоть и горит раненое плечо, наскоро перебинтованное.

Внезапно умолк «максим». Клава подползла к окопу пулеметчиков. Убит пулеметчик. Вместе с ней в окоп спрыгнул политрук группы Никита Бороненко.

— Давай, Никита! Я ленту направлять буду…

«Максим» в руках Бороненко бьет метко. Политрук ведет огонь короткими очередями — экономит патроны.

Все больше гитлеровцев остается лежать неподвижно перед окопом. Но вот пулемет умолк снова. Место пулеметчика занял командир. Но вскоре был убит и он. За пулемет легла Клава Юрьева. Нажимая гашетку, она, казалось, вкладывала всю свою ненависть к врагу. Фашисты еще больше усилили огонь по «максиму». Пуля обожгла шею Клавы. Превозмогая боль, она попыталась продолжать огонь.

— На прорыв! Собирайся на прорыв! — послышалась команда Колесникова, начальника штаба.

— В контратаку! За Ро-о-о-дину!..

Призыв поднял всех. Встала и Клава. Товарищи помогали ей бежать. Бежали прямо на линию немецких окопов. Прорвались!..

Поредевшая группа партизан устремилась к буковому кордону. Немцев там не видно.

До густых зарослей оставалась сотня метров, когда Клава упала…

— Клава! Клава!

Ее подхватили на руки. Но когда достигли леса, Клава уже не дышала.

На могиле Клавы Юрьевой стоит обелиск. На нем надпись: «Здесь в 1941—1942 годах геройски сражалась и в бою за Советскую Родину 24.VII.1942 г. пала смертью храбрых отважная партизанка, комсомолка Клава Юрьева».

Н. ЛУГОВОЙ.

Добрый день, дорогой товарищ! Шлю я Вам свой горячий большевистский привет и множество самых наилучших пожеланий в Вашей плодотворной работе на благо Отечества во славу и честь русского народа.

Сегодня я имею счастье видеться со своими боевыми друзьями, возвратившимися с пути от Вас. Дорогой товарищ, я не могу здесь словами выразить Вам ту радость, которую я испытал в час разговора с ними о достигнутой ими цели и испытываю теперь, воображая в своем мышлении ту помощь, которую мы в состоянии теперь оказать Родине и своему Отечеству.

Я не могу здесь не поделиться с Вами о том, что были дни, когда молодой патриот в дни свирепого царствования немцев кипел ненавистью к врагу, когда я, полон большевистской энергией, не знал, как воплотить в жизнь, как показать своей Родине свои способности и свою преданность.

Долгое время мучил меня вопрос, с чего начать и на кого опереться. Город казался для меня лишен советских людей, он покрылся черным мраком свирепого покорения населения. Не было проблеска родного советского солнца…

Теперь же я имею право сказать, что я не один, со мной много поделивших судьбу своей жизни. Теперь я имею вас — старших товарищей, от которых я буду иметь поддержку, советы и указания, с помощью которых, наконец, я в состоянии воплотить в жизнь весь тот запас энергии, который должен использовать для Родины.

Клянусь тебе, дорогой товарищ, что я хоть и молодой патриот и подвигов за своими плечами не имею, но в предстоящей работе покажу свою способность и преданность.

Все поручения, возлагаемые Вами на меня и мою организацию в целом, будут с честью выполнены.

С тем до свидания, с большевистским приветом остаюсь ваш товарищ

8.3.1944 г. [30] Письмо находится в Партархиве Крымского обкома КП Украины, ф. 156, оп. 1, д. 4242а, л. 1.

Четырнадцатого апреля 1944 года, за день до того, как передовые части наступавших советских войск появились на дальних подступах к Севастополю, гитлеровцы после зверских пыток расстреляли группу арестованных подпольщиков. Среди них был и Василий Дмитриевич Ревякин — руководитель севастопольского подполья.

Ревякин и его боевые товарищи погибли, так и не дождавшись победы, в которую верили, ради которой боролись, которой отдали все, что могли. Они погибли непокоренными, успев сделать многое, пройдя через все испытания.

Василий Ревякин, учитель из саратовского села Данилкино, в борьбу с врагом вступил в первые дни войны. 18-й артиллерийский полк майора Богданова, в котором он служил, встретил врага на реке Прут. Потом — бои под Одессой, осажденный Севастополь. Здесь он не только снабжал бойцов продовольствием (старшина Ревякин был начальником продсклада), но и ходил в разведку, участвовал в отражении вражеских атак.

Уже после оставления Севастополя он вместе с другими бойцами отряда прикрытия еще долгих пять дней и ночей дрался с врагом на последнем клочке крымской земли — Херсонесском мысе. Без воды и пищи. Без артиллерии, минометов, почти без патронов моряки и приморцы, стиснув зубы, ходили в полный рост на захлебывающиеся пулеметы врага.

Потом — плен. Молча брел в колонне измученных, как и сам, пленных. Еле передвигал ноги. И все же мысль о побеге, зародившаяся еще в те минуты, когда фашистский автомат уперся в грудь, не покидала его.

Вечером колонна медленно обогнула Южную бухту и, извиваясь, потянулась по Лабораторному шоссе. С обеих сторон белели в сумерках домики, притулившиеся к нависшим горам.