Берт Кейзер - Танцы со смертью [умирать в доме милосердия] [litres]

«Так что, если у тебя в доме где-нибудь есть камин, пожалуйста, поставь что-нибудь на него. М-м?»

Ночью приснилось, что мы карикатурно выискивали примечательные особенности некоторых университетских зданий, которые я больше всего ненавидел и, собственно, до сих пор ненавижу. Мы особо подчеркивали безнадежную тусклость колоссального мавзолея, в котором нам преподавали патологию, и говорили, бросая взгляд на мерзостные каменные массы, где всегда ревел ледяной ветер: «Слышишь, евреи призывают напрасно?» Майские дни.

Сегодня восхитительный день. Глядя на великолепную весеннюю зелень перед своим окном, Арий решительным тоном говорит Мике: «Да, когда такая погода, на что мне эвтаназия? И тогда пусть будут обычные похороны».

«И я бы так поступила», – отвечает Мике с такой же решительностью. И действительно, начинает казаться, что отклонения следует искать скорее в его нейронах, чем в его жизни.

«Доктор, почему у меня боли в груди?» – спрашивает пациент.

«У вас пропускает сердечный клапан», – отвечает доктор.

«Да, но почему он у меня пропускает?»

«Сейчас позвоню вашему священнику».

Захожу в палату к мефроу Понятовски и вижу, что она у окна возится с поясом, пытается щипцами проделать лишние дырочки. Она всё больше худеет и у нее не хватает сил справиться со щипцами. Беру пояс у нее из рук и, с силой нажимая щипцами, пробиваю еще одну дырочку.

– Сделай-ка мне еще одну, – просит она, – сделай побольше.

Какой неприятный звук издают эти щипцы! При каждом щелчке мы чувствуем всё пронзительнее, что каждое прокалывание – это отрезок пути.

Между тем она наливает вина. Смотрю на ее милое лицо, вижу обезоруживающий взгляд ее добрых темных глаз и слышу ее вопрос: «Сколько еще дырочек, как ты думаешь?»

«Этого я не знаю».

Люкас Хейлигерс вспоминает о разговоре в комнате отдыха. Дочь одного из пациентов рассказывала о своей поездке в Помпеи. Она была потрясена, увидев, как ей показалось, на некоторых лицах выражение страха [137] Окаменевшие тела жертв извержения Везувия в 79 г., погубившего Помпеи, Геркуланум и Стабии. . Подруга рассказывала ей, что в прошлый раз она «видела там всю семью, сидевшую за столом».

Люкас сомневается, что в Помпеях можно было увидеть нечто подобное. Ему кажется почти невероятным, чтобы можно было наткнуться на сидящую за столом семью, застигнутую вулканическим пеплом, потому что дождь пепла и потоки лавы не похоронили бы их столь внезапно. Иными словами: «вся семья за столом» как воспоминание – порождение чего-то совсем другого, а не того, что там было на самом деле.

Замечательно в ее рассказе, что семью эту она видела «в прошлый раз». И он делает вывод: конечно, ты не сможешь писать, если никогда не видишь такую сидящую за столом семью.

Он рассказывает мне еще об одном ярком примере катастрофилии, или жажды событий (самого стойкого у человека ответвления исследовательского инстинкта молодого животного). Его дядя в 1952 году покинул духовную семинарию, чтобы отправиться добровольцем в Корею в безоглядном бегстве от бессобытийной пустоты пастырского существования.

Договорившись по телефону о встрече, мне представляется менеер Тьядема, судя по его визитной карточке – директор какого-то консультационного бюро, щедро одаренный академическими титулами. Для своей жены, которая поступает к нам для лечения перелома, он требует отдельную палату, в противном случае направление будет аннулировано.

Я излагаю, как обстоят наши дела: у меня нет отдельной палаты для его жены, так как мы не получаем от правительства столько денег, чтобы иметь достаточное количество отдельных палат. Деньги в области здравоохранения идут не на профилактику и не на обслуживание, а на диагностику. «В больнице Хет Феем, где сейчас находится ваша супруга, доктор сумел раздобыть миллионы на сложнейший томограф, с помощью которого можно выявить цвет клеток мозга: голубоватые они или сероватые. Тогда как в Де Лифдеберге, в том же веке, на той же планете, по финансовым причинам мы не можем помочь вам пописать или покакать, если приспичит».

«Но от вас, кажется, ускользает, что реабилитация моей жены рискует потерпеть неудачу, если она будет находиться в многоместной палате. Вы сознательно подвергаете риску ее здоровье».

Я говорю, что его слова напоминают мне того доктора, с его хитроумным томографом. «Процедуру называют также „взятием заложника“. Доктор обещает исследовать, какого оттенка ваши мозговые клетки: голубоватые или сероватые. Он не несет ответственности за последствия незнания в этом вопросе, но в глубоких складках его лба написано симпатическими чернилами: если мы не узнаем цвет ваших мозговых клеток, то в один прекрасный день вы можете умереть. Великое Умолчание состоит в том, что вы действительно можете умереть, и мы, со своим знанием цвета ваших мозговых клеток, никак не могли бы здесь ничего изменить. Но я утрирую. Это, собственно, никакое не умолчание, просто никто не желает этого слушать».

Он спрашивает, могу ли я объяснить, как такое происходит, что мы охотно тратим деньги на всякую электронную трескотню, дающую никому не нужную информацию, вместо того чтобы выделять средства для нормального обслуживания пациентов.

«Одна из важных причин, я думаю, состоит в том, что мы всё еще хотим знать, для чего мы на этой земле и почему мы страдаем. Прежний ответ – очищение на земле и предстоящая награда на небесах – уже нас не удовлетворяет. Мы больше не знаем точно, что мы делаем и почему, и поэтому наблюдаем за тем, что делают наши молекулы».

«И в этом причина, почему мы теперь как ненормальные занялись сканированием и тратим на это так много денег. Таким образом, вы хотите мне сообщить, что не можете предоставить моей жене отдельную палату, поскольку Бог умер, поскольку естественные науки одержали победу над теологией, поскольку мы больше понимаем в натрии, чем в самих себе?»

«Да, приблизительно так. Удовлетворил вас мой ответ?»

«Вообще-то, нет, но своей жене я всё-таки его передам».

«The old questions, the old answers, there’s nothing like them» [«Старые вопросы, старые ответы, нет ничего лучше»] [138] Из пьесы Endgame [ Конец игры ]. , – говорит Беккетт. Но очищение в жизни и затем завершение в смерти, думал я, оставлено навсегда. Огонь земного чистилища не очищает, а опаляет. И всё.