Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

Я слышу, как деятельно стучат вокруг меня их маленькие лапки. Иногда их топоток становится ближе. Иногда я слышу, как одна из них останавливается и трогает ножку моего стула. От этого мои внутренности словно разжижаются. Ступни рефлекторно взлетают над полом. Я держу их поджатыми, но это болезненное усилие. Мне то и дело приходится их опускать. Я делаю это с безмерной осторожностью, чтобы не наступить прямо на спинку или зубы какого-нибудь грызуна.

Наконец, свет возвращается: мать вернулась забрать меня. Я не столько иду, сколько лечу к лестнице и поднимаюсь по ней практически на четвереньках, так быстро, как хватает сил. К этой открытой двери, до которой я просто обязана добраться прежде, чем она закроется снова. Я знаю, что причин, по которым она может сейчас закрыться, нет. Но какой-то голос внутри меня вопит: «Торопись, быстро выбирайся, иначе тебя запрут здесь навечно». Я слышу за спиной голос матери: «Поглядите только на эту трусиху!» А мне и наплевать. Я должна выбраться.

В ту ночь я ушла в такое далекое место внутри своей головы, страх так глубоко отпечатался в моем теле, что я не помню чувства облегчения, когда это закончилось. Я не помню остаток той ночи, не помню, как заснула и в каком состоянии была, когда проснулась.

Отец говорил мне, что, если я открою рот, мыши или даже крысы почуют это, заберутся вверх по мне, залезут в рот и станут жрать меня изнутри

Следующий день был таким же, как обычно. Не было никакой компенсации ни за пропущенные часы сна, ни за эмоциональные мучения во время моего испытания.

– А иначе что это было бы за испытание? – говорит отец.

Спустя месяц родители снова будят меня посреди ночи, и я мгновенно понимаю: это было не одноразовое испытание, это был лишь первый из ряда ежемесячных сеансов тренировок, которым они собираются меня подвергнуть. Не знаю, как мне удается переставлять ноги. Я спускаюсь по этим ступеням как автомат, даже не пытаясь сбежать. Словно я прикована к ленте конвейера, тянущего меня к ломтерезке, которая нарубит меня на куски. Вскоре меня оглушает тошнотворная вонь подвала. Я снова задыхаюсь в ужасе абсолютной тьмы и безмолвия. Что есть сил молюсь, чтобы это закончилось, чтобы я исчезла. Я прошу о смерти, я умоляю ее прийти и забрать меня. Вот это означали слова «медитация на смерть»?

Однажды ночью, когда мы втроем спускаемся в подвал, мой высоченный отец забывает наклониться и с разгону врезается лбом в металлический брус. Мое испытание немедленно забыто. Когда отец ранен или болен, все сразу же прекращается, пока он не поправится. Так что мы спешим обратно по лестнице, чтобы полечить его рану. Я испытываю тайное облегчение, но при этом чувствую себя виноватой. Я плохая дочь, если радуюсь ранению отца. Плохая дочь, которой придется заплатить за свои плохие мысли.

Мне не приходится ждать слишком долго. В следующем месяце отец не идет со мной, когда я спускаюсь в подвал. На пути вниз я замечаю, что кусок желтого поролона приклеен там, где он в прошлый раз ударился головой. С внезапной вспышкой ностальгии вспоминаю неожиданное счастье, которое ощутила тогда. Итак, я действительно плохой человек. А вот и мое наказание: прежде чем усадить на стул, мать заставляет меня надеть жилет с нашитыми на него маленькими колокольчиками. У меня больше нет возможности опереться о спинку, а это означает, что нет возможности поджимать ноги. Если я шевельнусь, родители услышат звон маленьких колокольчиков. Я решаю, что это не имеет значения. Больше ничто не имеет значения.

Но я чувствую, как стук моего сердца ускоряется – прямо пропорционально тому, насколько высоко по лестнице поднимается мать. Свет гаснет; я слышу поворот ключа в замке. И снова меня охватывает тьма. Снова я становлюсь рабой этих звуков. На этот раз я обута – на мне туфли. Время от времени я сдвигаю их вместе, очень стараясь не дать звякнуть колокольчикам на куртке. Должно быть, это помогает, поскольку сразу после того, как я стукну туфлями друг о друга, становится слышно, как разбегаются в стороны маленькие лапки.

Я снова задыхаюсь в ужасе абсолютной тьмы и безмолвия. Что есть сил молюсь, чтобы это закончилось, чтобы я исчезла. Я прошу о смерти, я умоляю ее прийти и забрать меня.

Отец рассказывает, почему мне необходимо медитировать на смерть: чтобы я привыкла к царству мертвых, чтобы я свободно чувствовала себя с мертвецами, а они себя – со мной. Тьма позволяет нам беседовать с ними. Впоследствии мне придется путешествовать между царством живых и царством мертвых. Не думаю, что отец знает, что я боюсь не мертвецов, а крыс. Я ничего не говорю, потому что уверена: если бы он об этом узнал, то придумал бы что-нибудь ужасное, чтобы излечить меня от этого страха.

Теперь, научившись ездить на велосипеде и плавать, я должна освоить верховую езду. Отец настаивает, что я должна быть такой же талантливой наездницей, как и Мод, жена Уилла Скарлетта. У него есть и более практические мотивы. Во-первых, так же как плавание, навык верховой езды очень пригодится, если мне понадобится бежать. Во-вторых, это будет обязательным требованием, когда я стану посвященной в рыцарский орден – разумеется, выдавая себя за мужчину, это даже не обсуждается. Сколько бы я ни вертела эту идею в мыслях, она все равно меня озадачивает. Да, мой отец – рыцарь, но он же никогда не ездил верхом…

Есть и третья, еще более неоспоримая причина: мне нужно быть готовой получить работу в цирке на случай, если в какой-то момент придется скрываться или уходить в подполье. В цирке никто не требует документов, там требуют, чтобы ты ловко ездила верхом, ходила на руках и крутила сальто.

– Ты освоишь все эти навыки, – говорит мне отец. – Начнем с верховой езды.

Разумеется, нет и речи, чтобы я вступила в клуб наездников. Я буду учиться под руководством матери в усадьбе, где уже есть маленькая конюшня неподалеку от утиного пруда. Отец только что купил коня у одного человека из деревни. Это милый пегий пони по кличке Артур. У нас с Артуром возникает любовь с первого взгляда. Когда он видит меня, у него вспыхивают глаза. Он толкает меня мордой, потом наклоняет голову, чтобы я могла залезть ему на спину. Я забираюсь по его шее, держась за гриву, и в итоге оказываюсь сидящей задом наперед. Он ждет, пока я развернусь, а потом мы пускаемся в путь по тропинкам усадьбы.

Я езжу на нем без седла, цепляясь руками за гриву. Счастье мое неописуемо. Мне нравится, как пахнет Артур; мне нравится стук его копыт по красному гравию. Когда мы добираемся до лужайки, он прибавляет ходу, но идет не слишком быстро: старается беречь меня от падения. Я подскакиваю на его спине в такт легкой рыси, и сердце мое прыгает от радости.