Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

То, что я читаю, начинает сказываться на мне; я становлюсь плавильным котлом идей, персонажей и историй. Когда мать оставляет меня одну делать домашнее задание, я берусь за написание своего рода новеллы в стихах, герой которой – птица, сидящая на самой высокой ветке австралийского тополя, растущего в усадьбе. Оттуда птица наблюдает за обитателями усадьбы. Видя уток, плавающих в пруду у подножия тополя, она делает вывод, что утки – хозяева дома и что у них есть свой зоопарк со львами (Линда), зебрами (Перисо) и жирафами (родители и я). Птица размышляет, как эти животные оказались так далеко от своих естественных мест обитания.

Я очень довольна своим произведением, которое кажется мне и развлекательным, и познавательным. Возможно, оно понравится и матери, заставляющей меня писать сочинения. Мне так хочется, чтобы она поняла, что я не так плоха, как она думает! Я решаю посвятить ей свою новеллу в стихах. Прочитав ее, она, возможно, перестанет меня ненавидеть.

Я больше не испытываю никакого страха перед болью, потому что я сама ее причиняю и сама могу решить, когда она прекратится.

Во время урока французского я вручаю ей свое творение, немного волнуясь. Удивленная, она пробегает листок взглядом, бегло просматривая текст. Затем швыряет его мне в лицо.

– Когда я вижу все, что способно измыслить твое воображение, как ты можешь рассчитывать, что я поверю, будто ты говоришь правду?

По мнению матери, воображение и ложь – одно и то же. Я также вижу, что она крайне оскорблена, что ее сравнили с жирафом. Я очень расстроена и пытаюсь объяснить, что маленькой птичке мать кажется ужасно большой.

– Вижу, у тебя слишком много свободного времени, – рявкает она. – Пойду принесу тебе оранжевый учебник, можешь порешать для нас арифметические задачи…

Я отступаю. Ничего больше не буду ей посвящать.

Но истории продолжают множиться в моей голове. От них мне едва ли не дурно, мне необходимо их выплеснуть. Я краду с отцовского стола папиросную бумагу, по вечерам сижу в постели и покрываю листки плотными рядами строк. Прежде чем лечь спать, складываю бумагу вдвое и засовываю ее между двумя коврами на лестнице, основным и верхним. Родители ходят по этой лестнице каждое утро, не догадываясь, что я прячу там, и это заставляет меня дрожать от смеси удовольствия и страха.

Но эта система слишком рискованна. Чтобы дойти до лестницы, я должна миновать дверь материнской спальни, и она может услышать меня. Я начинаю подыскивать место для тайника в своей спальне и замечаю, что дно моего одежного шкафа расположено примерно на восемнадцать сантиметров выше пола. Я поднимаю планку и обнаруживаю, что она опирается на кирпичное основание. И решаю выкопать под ней тайник.

По мнению матери, воображение и ложь – одно и то же. Я также вижу, что она крайне оскорблена, что ее сравнили с жирафом.

Вначале нужно разделаться с раствором вокруг кирпичей. Я краду ключ от спальни второго этажа, и он оказывается достаточно прочным, чтобы выскребать им раствор. Я работаю над этим каждый вечер. Крошки я ссыпаю в карман и выбрасываю их в саду на следующий день. Чтобы ослабить швы между кирпичами, много времени не требуется. Теперь мне нужен достаточно мощный инструмент, чтобы подцеплять кирпичи, но при этом достаточно узкий, чтобы проникать в щели между ними.

Об использовании какого-нибудь из отцовских инструментов, которые висят над верстаком, нет и речи. Я думаю о большом ключе, который иногда приносит с собой Раймон и которым он делает мне больно. О да! Он бы идеально подошел для расшатывания кирпичей. Выкраду его у Раймона.

Всякий раз как он приходит, я нахожу предлог, чтобы пойти в оранжерею рядом с курятником, где он оставляет свою куртку. Я роюсь в его карманах, но никаких ключей там нет. Однако я не сдаюсь, и спустя долгие недели мне улыбается удача: ключи на месте. Я беру их, выкапываю ямку в земле и зарываю там.

Да, я пошла на огромный риск, но какое ликование я ощущаю! Я знаю, что потеря ключей кое-что значит для Раймона. Он не только не сможет попасть домой сегодня вечером, ему еще придется объяснять своим нанимателям – совету Дюнкерка – что́ он сделал с ключами от муниципальных магазинов… Надеюсь, они вычтут солидную сумму из его заработка. А тем временем я наблюдаю за отчаянием Раймона со скрытым, но огромным удовольствием: он бегает взад-вперед по всей обширной усадьбе, лихорадочно пытаясь отыскать ключи.

При первой возможности я выкапываю связку, снимаю с нее большой ключ и выбрасываю остальные в отхожее место в саду. Ключ Раймона оказывается идеальным инструментом. На протяжении нескольких месяцев я обкапываю кирпичи по ночам и опустошаю карманы днем. Я – Эдмон Дантес и аббат Фариа в одном лице. Ничто не способно удержать меня теперь, когда я тружусь над своим духовным побегом. Когда тайник становится достаточно большим, чтобы туда поместились мои рукописи и фонарик, ключ Раймона присоединяется к остальным на дне нужника.

Должно быть, мать на каком-то уровне осознает, что я занимаюсь незаконной деятельностью. Теперь она устраивает собственные обыски, без ведома отца. Мать гораздо более тщательный инспектор, чем он: она переворачивает ящики, опустошает шкаф, заглядывает под коврик и за плинтусы. Она убеждена, что я что-то прячу. Но мой тайник обнаружить невозможно. Пресытившись этими бесплодными обысками, она поворачивается ко мне и говорит:

– Не беспокойся, я его найду.

Шекспир – не просто писатель. На самом деле он – это несколько разных авторов. Пять, если точнее. Пятеро Посвященных (так же как в «справедливых и совершенных» масонских ложах) плодили эти знаменитые пьесы с закодированными посланиями, которые ни один мирянин никогда не расшифрует. Это был вернейший способ увековечить их идеи, не рискуя быть уличенными цензурой.

И шекспировский театр «Глобус» в Лондоне был символическим местом, заряженным энергиями. Он был выстроен на многоугольном основании, как баптистерий, чтобы излучать скрытые идеи и увеличивать превосходство Англии. Отец заставляет меня читать множество шекспировских пьес – «Генриха IV», «Ричарда III», «Короля Лира», «Кориолана», «Гамлета» и так далее – в оригинале, на английском. Многого я не понимаю – и уверена, что он тоже не понимает. Но это не имеет значения: он говорит, что это чтение вслепую все равно очень эффективно питает мой разум.

Меня же больше завораживают сами чудесные книги, отпечатанные на бумаге такой толстой, что буквы кажутся выгравированными на ней. В этой комнате присутствует безмятежная литературная аура, которую я нахожу умиротворяющей. Наверное, мой отец прав; наверное, эти пьесы действительно питают мой разум.