Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Брежнев опустил голову и дважды медленно повторил: «Гийом, Гийом. Мне эта фамилия неизвестна. Андрей (обращаясь к Громыко), может, ты знаешь эту фамилию?»

Громыко отрицательно покачал головой и заявил: «Нет. Фамилию Гийом я слышу в первый раз». Советское руководство дистанцировалось от акции секретной службы ГДР. По крайней мере, так это выглядело.

Несколько позднее я был свидетелем другого случая потери памяти.

В конце беседы Брежнев попросил федерального канцлера о разговоре с глазу на глаз. Оба министра иностранных дел тотчас же молча встали и покинули комнату. Беседа продолжалась около 30 минут. Брежнев попросил у немцев кредит. На вопрос о величине желаемого кредита наш генеральный секретарь назвал сумму в 400 миллионов дойчмарок. После короткого размышления Шмидт ответил: 200 миллионов! Брежнев просил набавить хотя бы еще немного, но Гельмут Шмидт покачал головой и сказал: «В настоящий момент Федеративная Республика Германия не может предоставить больше». Честно говоря, я готов был провалиться от стыда сквозь землю. Такого рода неприятную ситуацию я переживал впервые в своей жизни, а ведь я как-никак все же переводил более 20 лет переговоры на высшем уровне. А наш генеральный секретарь вообще не испытал какого-либо стеснения.

Окончание этой встречи дало возможное объяснение того, почему он ничего подобного не ощутил. Было похоже, что подтверждается мое впечатление о затемнении сознания у Брежнева, поскольку в следующий момент он наклонился ко мне и таинственно произнес: «Попросите, пожалуйста, ВАШЕГО КАНЦЛЕРА, чтобы он разрешил вам предоставить мне один экземпляр записи этой беседы!» Брежнев принял меня за немецкого переводчика!

Я не сразу нашелся. Что же я должен был сказать немецкой стороне? Перевести его слова означало бы то же самое, что объявить, что у нашего генерального секретаря «не все дома».

В ожидании перевода Гельмут Шмидт смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Наконец я нашелся и симпровизировал: «Господин Брежнев сказал мне, чтобы я не затягивал с записью этой беседы».

Летом 1978 года переговоры Брежнева и Хонеккера опять проходили в Крыму. На этот раз они встречались на территории резиденции Брежнева внутри грота. Перед обоими партийными лидерами лежали листы с нужными текстами. Первым начал Брежнев. Он медленно читал свой текст, а я переводил на немецкий. Бруно Малов, в то время заместитель руководителя отдела международных связей ЦК СЕПГ, должен был переводить на русский язык слова Хонеккера.

Примерно в середине выступления я услышал из уст Брежнева одну несуразную фразу, которую невозможно было перевести. Анатолий Блатов, помощник Брежнева, тоже обратил на нее внимание. Я подал ему знак: смочив языком указательный палец, я потер его несколько раз о большой палец той же руки. Мне хотелось, чтобы он понял по этому жесту, что страницы Брежнева, наверное, слиплись. Блатов это сообразил. Он поднялся с места, склонился над бумагами Брежнева так низко, что тому даже пришлось отклониться назад, и отделил друг от друга две слипшиеся странички. Одну он положил справа, другую — в стопку еще не прочитанных страниц. Обо всей этой сцене едва ли стоило упоминать, если бы не поведение Брежнева, очень характерное для его тогдашнего физического состояния. Брежнев сконфузился и сердито смотрел то на Блатова, то на меня. Казалось, до него не дошло, что в его тексте произошел разрыв. Эрих Хонеккер, который не знал русского языка и целиком зависел от перевода, и подавно ничего не понял.

Небольшая группа из четырех коллег поехала в начале лета 1982 года в Берлин, где должно было состояться совещание братских партий по вопросам движения в защиту мира в капиталистических странах. Этой встречей у нас занимался международный отдел ЦК КПСС под руководством Бориса Пономарева, в компетенцию которого входили рабочие партии капиталистических стран и стран третьего мира. Я работал тогда в отделе ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран и поехал исключительно как эксперт по ГДР. Я должен был словом и делом помогать своим коллегам.

Немецкую группу возглавлял Манфред Файст, руководитель отдела в ЦК СЕПГ и брат жены Хонеккера. Мы не виделись с ним к тому времени уже примерно 25 лет. После ужина на первой встрече мы обнялись. Манфред весело воскликнул: «Ну, Саша, как дела? Все замечательно?»

Все замечательно? Так бывает редко, подумал я, и ответил: «Если ты имеешь в виду лично меня, то дела у меня так себе. В марте я перенес тяжелую операцию и поэтому уже попросился на пенсию. А если ты имеешь в виду отношения между Советским Союзом и ГДР, тогда оценка “все замечательно” сюда вряд ли подходит, потому что иначе вы бы не отправляли во все районные комитеты СЕПГ циркулярные письма со строгими директивами свести к минимуму контакты населения с советскими гражданами. А ты говоришь: “Все замечательно!” Честно говоря, я такого от вас не ожидал. От румын, вероятно, ожидал, но только не от вас, которые все время говорят о “вечной дружбе”! Это вызывает у меня удивление».

Манфред Файст вздрогнул и стал уверять, что ничего об этом не знает. Он произнес это очень сухо и сразу же попрощался. Было половина девятого вечера. Я тогда не подозревал, что этот короткий разговор, который начался с объятий, в дальнейшем вызовет такую нервную реакцию у руководителей ГДР, в особенности у Эриха Хонеккера.

На следующий день мои коллеги поехали на совещание в центр города. Я остался в Нидершенхаузене, где нас разместили. Около половины второго ко мне неожиданно заехал Бруно Малов, мой давнишний друг. Он взволнованно рассказал мне, что Герман Ак-сен вызвал к себе руководителя советской делегации Виталия Шапошникова и сказал ему следующее: «Вчера вечером Александр Богомолов разговаривал с руководителем отдела Манфредом Фай-стом. Из записки Файста следует, что Богомолов критиковал ГДР за то, что она якобы идет по румынскому пути. При этом Богомолов сослался на советское руководство».

Шапошников, сообщил далее Малов, покачал головой и заявил, что он сразу же сообщит об этом в Москву. Бруно упрекнул меня за то, что я доверил свои мысли такому человеку, как Файст. «Ты же его знаешь!» — добавил он укоризненно.

«Мой дорогой друг, — ответил я ему, — я долгие годы знаю этого человека как лицемера и доносчика. В этом как раз и заключалась причина того, что я заговорил с ним об этом. По моим расчетам, он должен был немедленно поставить в известность свое руководство. Хонеккер должен понять, что если о циркуляре всем районным руководителям СЕПГ известно Богомолову, то тем более это известно и советскому руководству. Ты не согласен с такой логикой?» Бруно принял мои аргументы и быстро покинул наше убежище, во избежание быть замеченным разговаривающим со мной.