Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Когда мы собрались летом ехать в отпуск в Питерсхем, к Е. Л. Хапгуд, И.Г. попросил нас устроить и его в Питерсхеме. Олечка сняла ему комнату прямо напротив того дома Е. Л. Хапгуд, который мы у нее снимали. Дом был в два этажа. Места было много, и Олечка стала уговаривать И.Г. переехать к нам. Она говорила ему и о том, что ему не к чему самому готовить, стелить постель и прочее. Все это будет делать она без всякого труда, Ираклий Георгиевич долго сопротивлялся, но напор Олечки был так силен, что в конце концов он согласился и переехал к нам на второй этаж. Жили мы очень дружно и ежедневно к пяти часам ходили к Е. Л. Хапгуд пить чай.

Я в это время служил на радиостанции «Свобода» и приезжал только в пятницу. Вот приезжаю я в одну из пятниц, Олечка, как всегда, ждет меня у остановки автобуса и по дороге домой рассказывает:

Ты знаешь, на днях Ираклий Георгиевич за завтраком вдруг говорит мне: «Ольга Андреевна, расскажите, пожалуйста, как у вас произошла ссора с Николаевским». Я ему подробно рассказала, он довольно долго молчал, а потом вдруг говорит: Ольга Андреевна, вы — сильный человек!

«Новый журнал» существует в Нью-Йорке уже сорок пять лет. Это небывалый срок для эмигрантского «толстого» журнала. Но это естественно, ибо и созданная в былой России тоталитарная империя — явление в новой истории небывалое.

«Новый журнал» расходится в тридцати шести странах, хоть тираж его и невелик. Я редактирую журнал тридцать лет. Как же создался этот русский свободный журнал? Когда Гитлер, поддержанный тогда Сталиным («дружба, спаянная кровью»), занял свободную Францию, парижский русский толстый журнал «Современные записки» прекратился и многие его сотрудники приплыли новыми эмигрантами в Соединенные Штаты.

Здесь у постоянных сотрудников «Современных записок» — у М. О. Цетлина и М. А. Алданова возникла мысль о продолжении издания русского свободного толстого журнала, то есть о продолжении «Современных записок».

Как рассказывает Алданов, эта мысль впервые возникла у него и у Цетлина еще в 1940 году во Франции, в Грассе, в беседе с Иваном Алексеевичем Буниным, перед отъездом Алданова и Цетлина в Америку. Совсем уже перед погрузкой на пароход Алданов писал Бунину из Марселя: «В Нью-Йорке я решил первым делом заняться поиском денег для созданья журнала». А в 1941 году, уже из Нью-Йорка, Алданов пишет Бунину: «Толстый журнал будет почти наверное… можно будет выпустить книги две, а потом будет видно…»

Никаких субсидий и дотаций со стороны не было. Конечно, тогда Цетлин и Алданов не могли себе представить, что их «Новый журнал» просуществует сорок пять лет и будет издано не «две книги», а вот уже сто шестьдесят две. Если к этим ста шестидесяти двум книгам «Нового журнала» прибавить семьдесят книг «Современных записок», ибо «Новый журнал» явился их продолжением, то надо признать, что двести тридцать книг свободного русского толстого журнала, изданного русскими эмигрантами, — это серьезный вклад в русскую культуру.

В редакционной статье первой книги «Нового журнала» задачи его определялись так: «Наше издание, начинающееся в небывалое катастрофическое время, — единственный русский толстый журнал во всем мире вне пределов Советского Союза. Это увеличивает нашу ответственность и возлагает на нас обязанность, которой не имели прежние журналы: мы считаем своим долгом открыть страницы „Нового журнала“ писателям разных направлений — разумеется, в известных пределах: люди, сочувствующие национал-социалистам и большевикам, у нас писать не могут».

Так было сказано сорок пять лет тому назад, так остается и теперь: люди, сочувствующие идеям, убивающим свободное творчество, не могут быть сотрудниками «Нового журнала». И в то же время я хочу подчеркнуть, что на протяжении всех сорок пять лет редакция «Нового журнала» давала и дает возможность высказаться всем, кому дорога свободная русская культура. Мы исповедуем принцип самой широкой терпимости ко всякому инакомыслию — политическому, мировоззренческому, к разным литературным направлениями, вкусам, школам, даже модам. Исключались всегда и исключаются поныне только сторонники тоталитарных идеологий, то есть сторонники массовой антикультуры.

Шестьдесят девять лет тому назад государственный секретарь в администрации президента Вудро Вильсона Колби так писал американскому послу в Лондоне Дэвису: «Правительство США разделяет отвращение цивилизованного мира к тирании, которая ныне господствует в России…» Вот в течение шестьдесяти девяти лет мы и сохраняем это отвращение, и оно помогает нам, порой в очень трудных условиях, продолжать издание нашего журнала, посвященного русской свободе. К сожалению, в наши дни на Западе многие либералы-демократы это «отвращение» утеряли. Кстати, один из бывших редакторов «Нового журнала», М. А. Алданов, автор многих замечательных романов и политических эссе, очень хорошо, по-моему, говорил о взаимоотношениях Свободного Мира и Советского Союза, используя название знаменитой драмы Шиллера: «Отношения между Европой и Советской Россией — трагикомедия коварства и любви». А о капиталистическом строе Алданов добавлял: «Поистине должна быть какая-то внутренняя сила в капиталистическом мире, если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей».

Но основатели «Нового журнала» — Цетлин и Алданов — недолго были его редакторами. В 1945 году смерть прервала работу М. О. Цетлина над одиннадцатой книгой журнала. До последней минуты, уже тяжело больной, в постели, Цетлин все еще редактировал рукописи, читал корректуру. И один из ближайших его друзей говорил: «Если бы М.О. отказался от этой своей работы, он, вероятно, умер бы раньше: только эта работа его и поддерживала».

Говоря о первом периоде журнала, я хочу (и я должен) остановиться на его основателях. Из всех редакторов «НЖ» я не знал лично только М. О. Цетлина. Но его облик я представляю себе ясно по рассказам близких ему людей и по тем воспоминаниям, которые о нем опубликованы. М. О. Цетлин родился в 1882 году в Москве, в богатой семье. Тихий, болезненный человек, чьи интересы смолоду были — поэзия, музыка, живопись. Правда, в 1905 году он примкнул к партии эсеров, но это была некая «дань времени»; партийцем, политическим человеком он никогда не был и не стал. С 1906 года Цетлин долго жил за границей. Он был прекрасно образован, владел всеми главными европейскими языками, по своему складу был типично русским интеллигентом дореволюционной формации. Некоторые писатели, знавшие Цетлина, отмечают в нем некую старомодность вкусов. Это в каком-то смысле должно быть верно. Во всяком случае, кораблю современности он предпочитал корабль вечности. И был не из тех, кто при всяком удобном и даже при неудобном случае «задрав штаны бежит за комсомолом», будь то «комсомол» московский, или английские битлс, или поп-арт, или оп-арт. В одной своей статье «О критике» Цетлин ясно выражает свое литературное кредо. Говоря о критиках-формалистах (вернее, о крайних формалистах, которых я бы назвал «механистами»), Цетлин пишет: «Для критиков-формалистов не существует в произведениях вопроса „что“, а только „как“; для них единственный вопрос — как это сделано? Это очень любопытно, но такой вопрос задает себе часто ребенок при виде игрушки и для удовлетворения любопытства ломает игрушку и не употребляет ее для игры.