Михаил Назаров - Миссия Русской эмиграции

Столь уникальное явление, как русская эмиграция – плод не только российских, но и міровых катаклизмов XX века, которые имеют свой внутренний смысл. Лежащие в их основе духовные причины определили и сущность русского зарубежья – как духовной реакции на эти катаклизмы. Осознанный эмиграцией смысл собственного существования и превращается для нее в миссию.

Таким образом, миссия у русской эмиграции возникла не потому, что эмигранты захотели ее себе иметь. А потому, что от нее невозможно было уклониться – разве что перестав быть самими собой.

Авторы, писавшие о миссии русской эмиграции, поначалу подчеркивали тот ее аспект, что – несмотря на поражение в гражданской войне – миллионы русских людей проявили непримиримость к большевистскому режиму, к его идеологии, показав міру, что он противоречит подлинным русским ценностям, традициям, русскому самосознанию. Это были 1) миссия спасения русской чести и 2) миссия непримиримости к силам разрушения и зла. В этом же содержалась и 3) миссия свидетельства міру о сути этого зла, грозившего тогда всему человечеству. «Мы не в изгнании – мы в послании!» – было сказано об этом в 1920-е годы.

Именно в этих трех аспектах видел смысл существования русского зарубежья И. Бунин в своей знаменитой речи "Миссия русской эмиграции" (1924 г.) [1] Бунин И. Миссия русской эмиграции // Под серпом и молотом. Лондон (Канада). 1975. С. 209-217. :

«...мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь безплодной, безсмысленной гибелью, ушли на чужбину...

Миссия – это звучит возвышенно. Но мы взяли и это слово вполне сознательно, памятуя его точный смысл... Нас, рассеянных по міру, около трех миллионов. Исключите из этого громадного числа десятки и даже сотни тысяч попавших в эмигрантский поток уже совсем несознательно, совсем случайно; исключите тех, которые, будучи противниками (вернее, соперниками) нынешних владык России, суть однако их кровные братья; исключите их пособников, в нашей среде пребывающих с целью позорить нас перед лицом чужеземцев и разлагать нас: останется все-таки нечто такое, что даже одной своей численностью говорит о страшной важности событий, русскую эмиграцию создавших, и дает полное право пользоваться высоким языком. Но численность наша далеко не все. Есть еще нечто, что присваивает нам некое значение. Ибо это нечто заключается в том, что поистине мы некий грозный знак міру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и повсюду пошатнувшиеся.

Если бы даже наш исход из России был только инстинктивным протестом против душегубства и разрушительства, воцарившегося там, то и тогда нужно было сказать: “Взгляни, мір, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из числа лучших русских душ, свидетельствующих, что не вся Россия приемлет власть, низость и злодеяния ее захватчиков; перед тобой миллион душ, облеченных в глубочайший траур, душ, коим было дано видеть гибель и срам одного из самых могущественных земных царств и знать, что это царство есть плоть и кровь их...”

...Сотни тысяч из нашей среды восстали вполне сознательно и действенно против врага, ныне столицу свою имеющего в России, но притязающего на міровое владычество, сотни тысяч противоборствовали ему всячески, в полную меру своих сил, многими смертями запечатлели свое противоборство – и еще неизвестно, что было бы в Европе, если бы не было этого противоборства...».

Мір, правда, не очень хотел слушать о преступлениях тоталитарного режима, полагая, что «торговать можно и с людоедами» (знаменитая фраза Ллойд-Джорджа). «Мір отвернулся от этой страждущей России», - продолжал Бунин. - Европа «спокойно смотрит на русские “внутренние дела” , то есть на шестилетний погром, длящийся в России, и вот дошла уже до того, что узаконяет этот погром». «...кошмар этот... тем ужаснее, что он даже всячески прославляется, возводится в перл создания и годами длится при попустительстве всего міра, который уж давно должен был бы крестовым походом идти на Москву».

«Но тем важнее миссия русской эмиграции», - утверждал Бунин: «...миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия» врагов России и в ожидании дня, «когда Ангел отвалит камень от гроба ее... Говорили – скорбно и трогательно – говорили на древней Руси: «Подождем, православные, когда Бог переменит орду». Давайте подождем и мы. Подождем соглашаться на новый "похабный" мир с нынешней ордой».

Бунин, как и большинство, не мог предполагать, что ожидание затянется на три четверти века. Эти слова произносились в надежде на неминуемое падение большевиков, в полемике с теми, кто был готов «признать реальности» и пойти им на поклон. Для многих, однако, этим миссия нашей эмиграции исчерпывалась и свелась к традиции ежегодных Дней непримиримости (7 ноября) и к свидетельству перед равнодушным міром...

Некоторое влияние на мір русская эмиграция тем не менее оказала: не политическое влияние на сильных міра сего, а культурное, философское, религиозное – на узкий круг тех, кто готов был ее услышать. Один из них, немецкий философ В. Шубарт писал в 1938 г. в книге "Европа и душа Востока":

«...событие эпохального значения: русская эмиграция . Она, хотя это сейчас и мало кто видит, является для взаимоотношений Востока и Европы, а следовательно и для духовной судьбы Запада чем-то более даже значительным, чем тот поток людей с классическим образованием, который с 1453 года, с занятием турками Константинополя, хлынул в Европу... Три миллиона восточных людей, принадлежащих большей частью к духовно ведущему слою, хлынули в европейские народы и возвестили им культуру, которая до того времени Западу была почти неизвестна и недоступна. Это событие должно вызвать такие последствия, результаты которых станут ясными лишь спустя десятилетия» [2] Schubart W. Europa und die Seele des Ostens. Pfullingen. 1979. S. 34-35. .

Из этого влияния, в частности, родилась книга В. Шубарта, цель которой: «европейское самопознание путем контраста» с русским самосознанием. Он остро чувствовал, что русская эмиграция выражает некое важное призвание России по отношению к Европе:

«Именно из глубины своего безпримерного страдания будет Россия черпать столь же глубокое знание человека и смысла его жизни для того, чтобы возвестить это знание всем народам земли. Русский человек обладает для этого душевными предпосылками, которых нет сегодня ни у одного европейского народа. В нынешней своей форме западно-восточная проблема представляется как проблема обновления человечества, как возможность одухотворения Запада – Востоком, как призыв восстановить человека в его праначальном единстве, как задание создать совершенного человека» [3] Ibid. S. 39, 41. ...