Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Говорят, что из Екатеринбурга голова Николая II была доставлена в Москву, в Кремль, Ленину — в банке со спиртом — как доказательство пахану, что его мокрое дело выполнено — «вся великая ектения» уничтожена.

Ни от каких мокрых дел Ленин не падал в обморок. Вот его телеграмма от 9 августа 1918 года Евгении Бош: «Получил Вашу телеграмму. Необходимо <���…> провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов, белогвардейцев. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Телеграфируйте об исполнении». А своему сатрапу Гришке Зиновьеву, председателю балаганной Петрокоммуны, Ленин в 1918 году давал такие директивы: «Надо поощрять энергию и массовидность террора».

Чтобы почувствовать, насколько морально гнусны были террористы французской революции, достаточно прочесть хотя бы допрос и так называемый суд над Марией Антуанеттой. Здесь весь их террор — как океан в капле воды. В «Окаянных днях» И. А. Бунин записывает 11 мая 1918 года: «… читаю Ленотра. Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский. Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские». Разумеется. Террор якобинцев был шуточным в сравнении с террорищем Ленина, захватившим одну шестую часть земли, на которой это чудовище и заложило «Архипелаг ГУЛАГ», работающий уже многие десятилетия.

«Архипелаг» — целиком и полностью — вырос из политической доктрины и практики именно Ленина, из его отношения к миру и людям. Жаль, что Солженицын приводит только две цитаты из легших на бумагу мыслей Ленина, приведших в своем развитии к «Архипелагу ГУЛАГ». Солженицын приводит известные письма Ленина к своему наркому юстиции Курскому. Солженицын пишет: «К процессу эсэров очень торопились с уголовным кодексом: пора было уложить гранитные глыбы Закона! 12 мая, как договорились, открылась сессия ВЦИК, а с проектом кодекса все еще не успевали — он только подан был в Горки Владимиру Ильичу на просмотр. Шесть статей кодекса предусматривали своим высшим пределом расстрел. Это не было удовлетворительным. 15 мая на полях проекта Ильич добавил еще шесть статей, по которым также необходим расстрел <���…> Главный вывод Ильич так пояснил наркому юстиции: „Товарищ Курский!

По-моему, надо расширить применение расстрела…“» «Расширить применение расстрела! — чего тут не понять, — пишет Солженицын. — Террор — это средство убеждения, кажется, ясно!.. Но вдогонку, 17 мая, Ленин послал из Горок второе письмо: „Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю вам набросок дополнительного параграфа уголовного кодекса <���…> Основная мысль, надеюсь, ясна <���…> открыто выставить принципиально и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора <���…> Суд должен не устранить террор <���…> а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире… С коммунистическим приветом. Ленин“. Комментировать этот важный документ, — пишет Солженицын, — мы не беремся. Над ним уместны тишина и размышление».

Да, скажу я от себя, — тишина и размышление нужны, ибо в то время в тиши ленинского кабинета вместо России зарождался — «Архипелаг ГУЛАГ». Но я жалею, что в книге Солженицына нет цитат из Ленина, объясняющих, ради какой цели Ленин начал с тоталитарного всеустрашающего террора? Этот террор был нужен Ленину только для того, чтобы удержать над страной свою власть, свою диктатуру, которую он для пущей «научности» и для дураков назвал «диктатурой пролетариата». Я думаю, тут уместно восполнить этот некий пробел в книге Александра Исаевича цитатами из Ленина.

Например: «Речи о равенстве, свободе и демократии в нынешней обстановке — чепуха <���…> Я уже в 1918 г. указывал на необходимость единоличия, необходимость признания диктаторских полномочий одного лица с точки зрения проведения советской идеи». И далее: «…Решительно никакого противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет <���…> Как может быть обеспечено строжайшее единство воли? Подчинением воли тысяч воле одного». И далее: «Волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим». И далее: «Научное (?!РГ) {40} 40 Известно, что учение Ленина называется «научным социализмом», хотя всякий дурак должен бы понять, что ничего «научного» здесь нет. И диктатуру (свою) Ленин определяет как «научную», что является просто уже бредом. понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть».

В течение десятилетий на Западе многие так называемые советологи либерального типа пытались весь терроризм Ленина перевалить на Сталина, на московские «процессы ведьм», на «великую чистку» 1937 года, на «процесс врачей» и т. д. Это была ложь во спасение некой выдумки о якобы какой-то «демократичности» Ленина (и при Ленине), которая не только в нем (и при нем) никогда не ночевала, но была глубоко противна ему по природе. Своим «Архипелагом ГУЛАГ» Солженицын восстанавливает историческую правду. Он пишет: «Когда теперь бранят произвол культа, то упирается все снова и снова в настрявшие 37-й и 38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни ДО не сажали, ни ПОСЛЕ, а только в 37-м и 38-м. Не имея в руках никакой статистики, не боюсь, однако, ошибиться, сказав, поток 37-го и 38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только, может быть, — одним из трех самых больших потоков, распиравших мрачные вонючие трубы нашей тюремной канализации».

Большая заслуга Александра Исаевича Солженицына в том, что именно к Ленину, ко всему большевицкому заговору и перевороту он относит закладку страшной машины убийств и ломки человеческих тел и душ.

«Голубые канты» — одна из сильных глав «Архипелага ГУЛАГ». Общеизвестно положение и Ленина и Дзержинского: «каждый большевик должен быть чекистом». В вопросе о терроре вся головка большевиков — от Ильича до Бухарчика — никогда не фальшивила. «Классовая борьба». Ее очень хорошо назвал Н. К. Михайловский — «школой озверенья».

«Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтоб этого не понимать», — писал Троцкий. «Буквы ГПУ не менее страшны для наших врагов, чем ВЧК. Это самые популярные буквы в международном масштабе», — писал Зиновьев. «Революции всегда сопровождаются смертями, это дело самое обыкновенное. И мы должны применять все меры террора <���…> Я требую организации революционной расправы!», — говорил Дзержинский. «Трибунал — это не суд, в котором должны возродиться юридические тонкости <���…> Если целесообразность потребует, чтобы карающий меч обрушился на голову подсудимых, то никакие <���…> убеждения словом не помогут. Мы охраняем себя не только от прошлого, но и от будущего», — говорил Крыленко. «Мы не отличаем намерения от самого преступления, и в этом превосходство советского законодательства перед буржуазным», — высказывался Вышинский. Можно привести такие же морально готтентотские цитаты из выступлений и писаний Сталина, Менжинского, Лациса, Петерса, Урицкого, Кагановича, Микояна, Володарского, Ягоды, Ежова и других членов «шайки». Но я думаю, это излишне.