Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Я было намылил себе бороду брить, – является почтальон с письмом твоим №39, отданным ему на руки; это не бывало. С большим нетерпением распечатываю, прочтя слово «нужное» твоей рукою на пакете. Я подумал – что-нибудь радостное для тебя или для нас; читаю, что Рушковскому генерал-лейтенантство. Однако же смыл мыло, оделся наскоро, взял извозчика и пустился на почту. Минут десять не мог добиться сахара: говорят, не выходил еще из спальной, а так как он запирается вкруг, то с трудом я достучался; нахожу его только что в рубашке. – «Неужто я первый вам объявляю?» – «Что? Что?» – «Обнимите же меня и знайте, что вы тайный советник». – «А сенатор?» – прибавил он с замешательством. «Нет, но почт-директор, как и прежде». Тогда кинулся он мне на шею, пробежал твое письмо и начал оное целовать. Я потребовал истолкования его вопроса, и вот что он мне сказал: «Я получил еще в пятницу письмо от г-жи Лонгиновой, которым она объявляла мне о моем продвижении, поздравляя меня от имени своего мужа, коего тоже повысили. Константин Яковлевич мне и слова не говорил, и, однако же, я имел письмо от него; то было на другой день после письма вашего добрейшего братца; посудите же о моем состоянии. Зная жадность Константина Яковлевича к объявлению приятных известий, я полагал по его молчанию, что меня отставили в моем звании. В герольдии делают сенатором за старостью. Теперь вы вернули мне спокойствие». И ну меня целовать опять, меня и письмо твое. Он был вне себя и, брав меня за руку, беспрестанно таскал из спальной в турецкую комнату и даже в залу и обратно, не находя места, где усесться, и повторяя: «Потому что, вот видите, Лонгинова пишет вот ефто-то и поздравляет, Константин Яковлевич молчит об ефтом. В субботу совсем не пишет, а сегодня писем, или письма, лучше сказать, от него нет, то пожалуйте, письма нет, а Марья Александровна Лонгинова, вот ефто, поздравляет, то как же мне не полагать, что вместе с чином-то я и к герольдии?»

Эта фраза, верно, 20 раз была повторена, и выходит, что ежели Лонгинова тебя и предупредила, то все-таки истинная радость была от тебя. Ты Богом поставлен для утешения Рушковского; по крайней мере он благодарен, то есть наружно, ибо кто же войдет в душу человеческую? Весь город уверен, что это ты выпросил, повторяя, что князь едва его знает в лицо, а ежели и знает, то, верно, расчухал в минуту, чего он стоит; и тут все ошибаются, ибо для места Рушковского не нужны ловкость, ум, связи, способности, а просто прилежание и молчаливость, – это раз; а второе, жаль то, что не имеет он друзей (но и это не нужно, а может, и вредно его месту). Никто не радуется, а всякий бранит, плюет, спрашивая, за что такое счастие этому человеку? Второй вопрос у всех: «А братец ваш что получил?» И ответ: «Он и так осыпан милостями государя», – никого не удовлетворяет. Я в душе моей разделяю общее мнение. Однако же, ежели забыли, что недавно Рушковский получил Владимира, то можно забыть и деньги, кои не дали, а простили. Куй железо, пока горячо. Я бы на твоем месте не переставал повторять, что, конечно, покуда ты, как колодник, работаешь, то место имеешь хорошее, лишить тебя оного было бы и несправедливость, и утрата для службы самой. Но силы твои истощатся же когда-нибудь, тогда останешься с долгами. Бездну назову тебе людей, кои менее тебя трудятся, а получали и получают много очень. Голицын, когда хотел, то, преодолевая всякие трудности, просил же за Рунича и ему подобных, а тут истощил он кредит свой. А тебя назвать достаточно государю: ты, кроме чести князю и пользы службе, ничего не доставлял. Право, брат, разговаривая с князем, не упускай случаев: пусть знает он положение твое; дитя не плачет, мать не разумеет. В службе надобно соблюдать равновесие, а ты отстал далеко от Рушковского.

Весть твоя принесла пользу одну. Я Рушковскому говорю: «Послушайте, такое известие стоило бы подарка. Я оного не приму от вас, но есть у моей жены одна старая дворянка Каменская, пять лет лежит в постели, милостыни не просит, но ей одною живет; дайте ей 100 рублей, и вы сделаете дело, Богу угодное». Тайный советник тотчас вынес деньги, а для жены и Катеньки был день отрады. Вчера они отнесли бедной эти деньги. Вообрази, какая это фортуна для женщины, платящей по 3 рубля в месяц за квартиру; да и тут помещает она еще у себя другую несчастную, которая еще беднее ее! «Без моей бедной, – говорит Наташа, – я бы негодовала на повышение Рушковского». Скажу тебе по секрету, что на почте никто не доволен и что, напротив, они огорчены, что ты ничего не получил. Эк, я тебе нагородил на досуге, но сии подробности о товарище твоем должны тебя интересовать. Теперь остается ему только жить лет сто и накопить миллион; вот и пожалеешь, что такой человек не женат.

Здесь большая вышла каша по французскому театру. Юсупов торжествует, что князь Петр Михайлович написал князю Дмитрию Владимировичу, что не хочет входить ни во что, что пусть князь делает как хочет, сам выписывает труппу, которая должна быть на ноге бывшей итальянской, то есть частной, а не императорской; что государь для удовольствия здешней публики давать будет по 30 тысяч в год; стало, лишаются театра, декораций, костюмов и проч. Юсупов предлагал Карцеву (которая, может быть, и сама была актриса), которая за 15 тысяч ехала с сим задатком в Париж и бралась набрать славную труппу в короткое время. Князь Дмитрий Владимирович не согласился тогда, а теперь она не хочет. Это дело премного занимает нашу публику, ибо имеется изрядное количество подписавшихся, заплативших вперед более 40 тысяч рублей. Давайте-ка нам итальянцев, когда вам немного надоедят.

Александр. Москва, 2 мая 1828 года

Дай Бог путешествию государеву совершиться хорошо, и чтобы это хорошее начало предзнаменовало славные успехи. Все Бога молят о том. Устраивай отъезды царские, а там и наши дела трактовать станем. Вот тебе и преемник Шишкову. Теперь у нас четыре министра не нашей веры: морской, финансов, просвещения и иностранный [28] Траверсе, Канкрин, князь Ливен и граф Нессельроде. . Чтобы попы совсем с ума не свели Блудова! Здесь ни у кого не выбьешь из головы, что государь едет на Москву, заедет к Троице и проч., а Нессельроде так кто-то встретил на улице едущего в дорожной коляске. Вот как у нас видят и как у нас врут!

Гулянье давеча было очень хорошо. Шедший до обеда дождь прибил пыль, и воздух в лесу был прекрасный. Множество было народу и экипажей, пускали пребольшой шар, дети натешились, навеселились, а я, глядя на них, также. Коляска бригадира Исленьева, в 6 лошадей, обратила на себя всеобщее внимание. Это большая невидальщина: все забыли, как ездят в 6 лошадей, а ямское шестиконие давно перевелось у нас. Среди гулянья слышали мы крики дамские, суматоху, лошади били, но какой-то молодой офицер прыг из дрожек, кинулся и остановил подручную, можно сказать, с опасностью жизни собственной. Гляжу, а это нашего Лазарева сестра, вся испуганная глядит из кареты и кричит: «Батюшки, помогите!» Я не мог, потому что все дело было уже сделано. Охота же ездить на гулянье на молодых бешеных лошадях! Долго ли до беды? Юсупов также обращал на себя внимание: он ехал в старинной карете, принадлежавшей князю Безбородко. Старо, а хорошо.