Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр. Москва, 15 апреля 1821 года

Мы съехались у Н.И.Мосоловой, там отобедали, гулянье в двух шагах; после обеда мы марш туда пешком с Фавстом. Были, сударь, на всех комедиях. Уж подлинно в Москве не надобно торопиться ездить к штукарям, которые и дороги, и спесивы вначале, а кончится все тем, что увидишь их после под качелями за гривну серебром. Тут и славный ученик Пенетти, тут и батонисты, и фантасмагория, и проч. Зверей также тут показывали, я очень смеялся над ними. Меняжри африканских зверей! К дикому зверю идет слово «меняжри»; никто бы не подумал, что это счастливый перевод «menagerie» [укрощение]. Показывают тут еще черную комнату; род камеры обскуры, это прелестно. Я ее видел в Варшаве в 1819 году, едучи к водам; на круглом столе видишь все это пространство, гулянье с движущимся народом, экипажами, качелями; узнавать даже можно знакомых. Апраксин Петруша заказал эдакую немцу этому за 1000 рублей. Народу было тьма. Мы скатились с Фавстом с летних гор, дабы комплектировать гулянье, и воротились домой в восемь часов.

Не с Константином Полторацким было несчастие от колодца, но с другим, – кажется, братом его; и теперь все ездят смотреть это место, ибо одной лошади не могли еще вытащить вчера.

Мне также сказывали, что бедному Бове, в ту минуту, что он дома выходил из кареты, кто-то пустил камнем в лицо, выбил множество зубов и изуродовал все лицо; надобно думать, что домашний, ежели все это правда.

Вчера ввечеру был я у Пушкиных, куда явился и Вяземский: кланяется очень тебе и Тургеневу, пробудет здесь недели три, а там отправится к вам на малое время, а там в Варшаву, где остались дети его, то есть старшие. Дороги очень дурны: Вяземский ехал 11 суток, не ночуя нигде, дорогою все растерял: книги, даже и деньги, в Перхушкове поссорился с ямщиками; говорит, что один грозил его убить (видно, спьяна). То-то захлопочется Рушковский, как узнает все это!

Константин. С.-Петербург, 16 апреля 1821 года

Видел я письмо Ермолова к Закревскому. Он до Витебска кое-как доехал на перекладных, а коляску его 30 лошадей (буквально) тащили по нашим белорусским дорогам. Меншиков также пишет Закревскому, что в Мессине возмущение и что Фримонт послал туда войска. Ну чего эти еще хотят? Наш Ваниша послан в Кассель комплиментировать нового герцога и, верно, получить орден Гессенского Льва. Ожаровский сказывал, что за графом Михаилом Семеновичем послано из Лейбаха. Васе придется к нему ехать и из армии, остающейся покуда в границах наших, следовать в другую. Это мать-графиню очень беспокоит. Дибич уже приехал в Лейбах при отправлении курьера, а Нейдгарт еще не бывал.

Мне кажется, Ипсиланти и Владимиреско большую сделали глупость, что пришли в Бухарест, где и драться нет возможности; им бы скорее пробираться к Сербии, так мог бы быть прок, а тут, вероятно, как покажутся турки, так все разбредутся или будут разбиты; между тем несчастные жители крепко постраждут, может быть, и город сожжен будет.

Александр. Москва, 18 апреля 1821 года

Вчера было рождение Костино, он вздумал дать пир своим приятелям. Сосед наш Демидов Павел видел детей моих у Вознесения, полюбил Костю; этот, приметив, что он часто на него глядит, хотел знать причину; тот отвечал, что глядит оттого, что его любит. «Да за что же меня любите?» – «За то, что ты мил и этого стоишь». Только Костя вдруг пишет Демидову письмо следующего содержания: «Вы мне говорили, что меня любите; докажите это, милый Павел Николаевич: завтра мое рождение, приезжайте ко мне, я вас буду потчевать вареньем». Тот явился, хотя меня знает мало, а жену вовсе не знает, привез Косте игрушку, долго сидел с женою, которая очень его полюбила, а Костя в восхищении, что все его письма подействовали, ибо и к Риччи, и к Каподистрии были написаны подобные же нежные послания.

Александр. Москва, 19 апреля 1821 года

А наш старик Чирчелло все еще жив! Добрый слуга короля. В наше время уже так мало было у них людей, на коих можно было полагаться, что я, бывало, ночи просиживал у Чирчелло и переписывал для них бумаги, которых своим секретарям вверять не смели. Мне их звезда недаром досталась. О принце Мекленбургском я много слышал от покойного его отца, с коим был я всякий день вместе в Карлсбаде; он его называл красавцем и тогда очень радовался преднамереваемой только свадьбе с дочерью прусского короля. Принц очень возвышал честь: сыну маленького наследного принца быть свояком русского великого князя.

Речь Михайлы [то есть петербургского митрополита Михаила] подарил я нашему священнику. Я ее читал уже в «Сыне Отечества», в коем также нашел любопытную статью занятия Неаполя нашими в 1799 году при помощи кардинала Руффо, коему Фердинанд дал табакерку в 60 тысяч дукатов и с надписью «вечная благодарность», а пять лет после не пускал Руффо во дворец. Руффо ворвался почти силою. Король его поцеловал, объяснились: а вышло – все придворная интрига.

Александр. Москва, 22 апреля 1821 года

Пьемонтские дела почти кончены. Пусть говорят, что хотят, а Священный союз спас Европу от больших бед, и Лейбахский конгресс важнее будет в истории многих других, и именно Ахенского. Я вчера дразнил Саччи; он все твердит, что была измена, что Филанжиеро, Каракоза, Ферделли в душе своей всегда были преданы королю. Это-то именно и доказывает, что революция никем одобрена не была, что в ней действовали только два или три плута и что правое дело рано или поздно должно восторжествовать. Теперь твердит дурачина: «Цель патриотов достигнута». – «Какая же цель? Бежать с набитыми карманами, после того как привели страну в волнение?» – «Нет, видите ли, это заставит задуматься короля, он умерит свой деспотизм». – «Впервые слышу о деспотизме неаполитанского короля». Экое животное; только его все осмеяли.

Я думаю, что не бывало еще никогда приятнейшей войны, как эта для австрийцев: прогулка в прелестной земле, да еще и в Сицилии побывают. Стало, наши дела у Порты идут хорошо, ежели Строганову дали чин. Не слыхать, чтобы принц Мекленбургский приехал. Собрания наши хотели было закрывать, но мы положили дать еще один бал для него. Тут увидит наших красавиц. Кажется, Юсупов дает ему праздник в Архангельском.

Александр. Москва, 23 апреля 1821 года

Вяземский кланяется тебе и Тургеневу. Вчера были мы вместе у Пушкиных, которые также тебе все кланяются хором. Софьиному малютке сделали операцию, сшили губочку; все это совершилось менее нежели в минуту, так что он и кричать не успел; думают, что к воскресенью все зарастет. К нам хотели быть поутру Пушкины, чтобы ехать вместе в летний сад набирать фиалок.

Все боялись за бедную Риччи, даже бабушка сама. Вчера вечером получил я от него записку, коей уведомляет меня, что жена благополучно родила дочь Александру, чему я очень рад; также боялся я очень, чтобы не грянул сумасбродный Петр Михайлович [30] То есть Лунин, отец графини Риччи. и не напроказил бы опять, как в Париже, где, чтобы испытать любовь своей дочери, он распустил слух, что он умер скоропостижно на улице, отчего дочь тогда выкинула и чуть не умерла. Ужо поеду их поздравить.