Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Все будут радоваться преобразованию внутренних почт, кои идут очень дурно. Только это, брат, забота не бездельная. Дай Бог тебе успеха. Все жалуются на внутреннее устройство почт, как в рассуждении писем и денег, так и почтовой езды, а платят пропасть денег за все; куда бы хорошо учредить ямы везде!

Сумароков – человек прямой, честный и большой спорщик: вот и все, что нужно, чтобы быть хорошим сенатором. Я его видел в Париже. Он со мною славную штучку сыграл: просил меня неотступно доставить дочери в собственные руки пакет довольно толстый, с манускриптами, для него очень важными. Я берег это, как глаз, доставил через тебя в Петербурге, расписке обрадовался, послал ее в Париж к Ростопчину, для оправдания меня перед Сумароковым. Вышло, что я вез, берег не манускрипты, а просто рисунки по канве. Кстати. Он написал реляцию своего путешествия под заглавием «Прогулка в чужие края». Вели это купить и пришли мне.

Ужели у вас не говорят о наших итальянцах? А здесь нет другого разговору. Вчера было второе представление. Узнать было нельзя: пели гораздо превосходнее первого раза, и публика аплодировала немилосердно. Это большая находка для Москвы. Театр опять был полный. Извинения, напечатанные первою певицею Анти в газетах, что она в тот раз не могла повторить дуэта потому, что уже переодевалась, очень публике были приятны. Как она показывалась, долго не давали петь от рукоплесканий, и тот же дуэт был, по требованию публики, ею повторен. Замбони, актер преславный, рожа уморительная! Жаль, что разъезд препакостный, и дует даже в ложи, когда дверь отворят. Это непростительно, что от двора самого до лож нет ни одной двери (по крайней мере закрытой). Бедная Урусова занемогла от театра не на шутку.

Тесть меня очень позабавил вчера, уговаривая жену свою при моей одеваться более по моде и прибавляя: «Ведь ты одних лет с Наташею!» Княгиня захохотала, а Наташа сказала: «Ежели я одних лет с княгинею, сколько же вам лет, папенька, 80?» Тут стал он доказывать, что ему едва 60, что женился, когда еще не брился. «Да я вам покажу в святцах маменькиною рукою, когда я родилась». – «Вольно твоей матери писать вздор». – «Спросите у Петра П. Нарышкина». – «И он бредит». Тут и княгиня вышла из терпения: «Отчего же, князь, не ты скорее бредишь, нежели трое?» – и проч. Чудак! Все еще старая слабость слыть молодым.

Вчера на бедного Негри наскакали сани, повалили его и руку ему расшибли. Виновник, напакостив, ускакал.

Фавст пишет, что он читает толкование г-жи Гюон на Покалипсис; это и в Москве читать впору, а в Калуге, право, с ума сойти можно и без этого чтения.

У нашего родни Льва Николаевича Энгельгардта умерла жена Катерина Петровна, оставив четырех дочерей; младшей уже лет 18, а отец сам ходит на костылях. Жаль бедных девушек. Поеду к нему завтра.

Отделение в совершенный упадок не пришло, но идет плохо. Вчера в клубе Саччи очень бесился: его обыграл Дмитрий Дмитриевич Шепелев на счет. Саччи все твердил: «Он играет хуже меня; но, видите ли, это влияние, да, влияние, а не умение; вот так и Наполеон побеждал более сильные армии». Теперь он Наполеона называет мальчишкою, а, бывало, только что не дрался с Варламом, который свое твердил: «Ваш Наполеон бестия, вот кто!»

Александр. Москва, 18 ноября 1821 года

Мы заходили к Вейеру [московскому закладчику, к которому прибегал в 1831 году, вскоре после своей женитьбы, А.С.Пушкин] смотреть диадему Мюратши, присланную сюда на продажу. Есть тут уродов с 8 вроде Зоя Павловича жемчужины [жемчужины, принадлежавшей греку З.П.Зосиме] и более даже, но не так круглы. Просят за эту бирюльку 50 тысяч рублей; предложено было от двора нашего 35 тысяч, но не взяли. Я обещал жене купить, ежели выиграю село Воротынец [графа Головина. Это село разыгрывалось в лотерею].

Был у Пушкиных, где на этот раз не так-то было весело. Все было старье, кроме Василия Львовича и Настасьи Дмитриевны Афросимовой. Эта впилась в меня: «Сказывай новости!» – «Ничего не знаю». – «Врешь, батюшка. Ты все скрытничаешь, брата твоего в Царьград». – «Это пустяки, сударыня». – «Какой пустяки. Ему Нессельроде и другой-то, как его? – свои; ну, они это и сделали». – «Да это не милость бы была, а наказание». – «Пустяки говоришь. Он заключит с турками мир, государь даст ему 3000 душ, а турки миллион». – «Да, сударыня, государь душ не дает». – «Ну, аренду в Курляндии». Долго она меня душила подобными вздорами; наконец Варенька меня выручила, заставив играть в макао. Можно было зашибить 90 рублей, но не удалось. Варенька выиграла пулю, что очень не потешило Василия Львовича, который оставался последний и имел 7 фишек, но его сглазили все, и вдруг не стало его. Тут был Мертваго, который едет в Смоленск, где такой же голод, как был в Чернигове прошлого года. От Мертваго можно ждать доброго.

Александр. Москва, 22 ноября 1821 года

Отец тверского Всеволожского [53] Сергей Алексеевич Всеволжский, один из участников возведения на престол Екатерины II. Его жена – Екатерина Алексеевна, урожденная Зиновьева. Сын их Николай Сергеевич был в Твери губернатором. , не живший 29 лет со своею женою и ее даже не видавший лет с десять, вдруг с нею съехался, и уверяют, что они как два голубка и муж по-прежнему находит жену свою столь же прекрасною, как во время знаменитой карусели, устроенной Екатериной II, думаю, в году 1866-м.

Фавст очень меня просит о чине Соймонову сыну, а Яковлева – о том же для Попова. Буду просить Малиновского от тебя и себя за обоих. Вчера долго сидел у нас Лукьян; он прислал нам на новоселье калач в аршин диаметру. Дети насилу его доели в четыре дня. Сумасшедший Ильин писал Закревскому, прося его к себе. Я поехал вместо Арсения и должен был два часа у него сидеть и слушать его рассказы. Нельзя его назвать сумасшедшим, но человек с умом не станет говорить, как он. Всех ругает немилосердно, хотя и с некоторым основанием. Досталось брату, сестре, Пфеллеру, полицмейстерам, Кутайсову, князю Дмитрию Владимировичу. Этому написал: «Я служил у трех начальников; Тормасов был хороший солдат, Ростопчин – человек государственный, а в вас вижу только вельможу», – и проч. Он в течение трех месяцев своего заключения написал более 12 000 стихов, сделал поэму «Нашествие французов». Все лица – птицы: государь – орел, Бонапарт – ястреб, Ростопчин – сокол, а там – кто филин, кто курица, и проч. и проч. И мне надобно было все это выслушивать. Просил чаще бывать. Держи карман!

Закревская все так же; только я не одобряю, что всех к ней пускают. У нее нервы расстроены ужасно, я видел это во время смерти матери ее, а всякий к ней входит, все с нею болтают, а главное для нее лекарство – покой и покой. Этого мало. Она все читает, и что же? – романы! А тут одно трогает, другое сердит, третье пугает, и все тревожит. Она себя очень расстраивает этим. Я говорил Арсению, но он отвечает: «Что же с ней делать, поди урезонь ее!» – «Отнять книги, да и полно». Я, виноват, в этих случаях обхожусь с Наташею по-солдатски. Правда и то, что она меня слушает, ибо уверена, что люблю ее.