Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Около Великого поста поеду в Белоруссию. Хозяева мои утешаются; все говорят, что после голодных годов бывают всегда большие урожаи. Дай-то Бог! У меня есть волшебное колечко, но и оно в этих случаях не помогает. Я вижу, что ты хочешь знать, что это за кольцо. Ну, быть так, посылаю его тебе. Я им мучил всех у Закревского, у Волкова, у Фавста. Выучись наедине хорошенько им действовать и помучь Марицу, Лизаньку и всех, кого можешь. Кольцо надевается на мизинец левой руки. Надобно все пальцы соединить так, чтобы конец шприца приходил к большому пальцу, коим пихать шприц невидимо для зрителей. Разумеется, что прежде, нежели надеть на палец кольцо, надобно наполнить оное водою, опустя кольцо в рюмку воды и вытянув насосик. Надобно приметить направление воды, чтобы знать, как показать кольцо и как становиться, чтобы брызгать в глаз, в нос, рот и проч. Между четырьмя камнями есть в середине отверстие, откуда брызгает фонтанчик. Кольцо можно давать смотреть прежде и после очень близко, но из рук не выпускать и сжимать руку в кулак. Ежели не хорошо брызгает (что может случиться, ежели насос дорогою высохнет), то можно отворить в месте А [к письму приложен рисунок] и помочить там ниточку, или новую навернуть, чтобы воздух не проходил. Желаю тебе успеха в мистификациях. Я нашел это случайно здесь в одной лавке.

Александр. Москва, 12 декабря 1821 года

Прежде всего, поздравляю тебя с сегодняшним днем, который должен быть радостный для всякого доброго русского. Я помолился за государя, вспомнил все его милости, тебе оказанные. Грешу, но я ставлю их выше всего, любя тебя более всех и всего. Петр Петрович Нарышкин звал меня в свой вдовий дом, где служил Филарет и было посвящение четырех сердобольных вдовиц. Преосвященный говорил речь, тронувшую всех; вдовицы рыдали, и он сам так был тронут, что заплакал. Как он говорит хорошо! Жаль только, что голос его слаб и что, вероятно, не все могли его слышать. Я забрался к нему поближе. Он начал историческим начертанием человеколюбивого сего учреждения, описал добродетели августейшей учредительницы, а потом делал увещания и наставления вдовицам, надел на них кресты золотые на зеленой ленте, приводил их к присяге.

Препровождаю экземпляр клятвенного обещания. Оно также сочинено им. Обязанности ужасные! Кажется, выполнить их есть вещь сверхъестественная. Я понимаю, что брату можно всем жертвовать для брата, матери для дочери, отцу для сына, мужу для жены, или другу для друга; но тут вдовица должна все в мире забыть и всем жертвовать для первого больного, для незнакомого, стараниям ее вверяемого. Вот торжество добродетели, истинное христианство! После было молебствие за здравие государя. П.П. познакомил меня с преосвященным. Видно, что умница. После был завтрак, и попы так все обчистили, что остались одни ножи и вилки.

Вчера давали нам обедать Лунины. Славно провели день. Я возил туда Вяземского, и мы натешились, слушая обоих, Риччи и Замбони, отец и дочь. В комнате она хороша, красивый метод, хороший вкус; жаль, что голос слаб.

Александр. Москва, 13 декабря 1821 года

Несчастное теперешнее время! Чего графиня Панина [Софья Владимировна, урожденная графиня Орлова] богачка, и та сказывала мне, что принуждена будет жить в деревне некоторое время.

Вчера видел Бове в Собрании, долго с ним говорил о тебе и Петербурге. Я его было не узнал в военном мундире. Веревкин очень тебя благодарит за неоставление жены его. У него вид очень порядочного человека, его любят, а заступать место Волкова – не такая уж простая задача. Вообрази, вчера в Собрании кто был? Юсупов! Я не хотел верить глазам. «Рано вы выехали, князь». – «Скучно дома». Кажется, ему бы нигде не должно быть скучно. Его, однако же, порядочно перевернуло. Того века люди крепки, как камень, а нонешняя молодежь занеможет, так не оправится с год.

На вечер я зван в два места, к Окуловым и к графине Бобринской. Вчера в Собрании было только 600 человек, но и мы хороши! Чтобы понудить подписываться, не давали визитерских билетов, а на хоры давали; все и пустились на хоры. Не давать, так уж никуда. Меньшую Урусову вывезли. Красавица совершенная, но старшая для меня, да и всем, кажется милее. Князь Яков Иванович Лобанов называет ее королевою. Он собирается скоро к вам, тоже ждет пути. Я тебе писал вчера о славном концерте у Риччи, но признаюсь, что Риччи задавил самого Замбони, а графиня может за пояс заткнуть Ченерентолу; у нее метода и приятность, но голос слаб для театра, и только; по моему уважению, Анти будет ее счастливою соперницей. В субботу опять «Турок в Италии».

Александр. Москва, 15 декабря 1821 года

Вчера в полдень выехал Закревский. Кажется, Аграфене Федоровне будет покойно в четырехместном возке, с мужем, Лопухиною и девушкою. Карета послана наперед, и, кажется, им ее не миновать, ибо целую ночь шел дождь. Она взяла доктора с собою для всякого случая. Я не поехал провожать, боясь, чтобы эта экспедиция не продолжалась дня три, а поехали многие, иные до первой станции, а иные и до Клину: Волков, Денис Давыдов, Ренкевич, граф Федор Андреевич, Коризны, Шатилов, Тол стой-Американец. Дай Бог Арсению благополучно доехать; но он не намеревался никак торопиться, боясь, чтобы не расстроило Аграфены Федоровны.

Я получил, любезный друг, твой № 201. Сам экзекутор мне его привез; благодарю тебя своим и его именем. Крест очень его порадует, ему очень его хочется, но он не обойдет никого: все в его чинах имеют это отличие в почтамте; один только Касиян не имеет, но ты знаешь, что этот человек не завидует, а радуется благу своих товарищей. Похвиснев человек и усердный, и благородный. Рушковский шумно согласился на мою просьбу, а ты довершай с успехом начатое. Я воображаю, как все радуются Веймарскому ангелу [великой княгине Марии Павловне] и как ему самому приятно быть со своими и в настоящем своем отечестве. Спасибо, друг любезный, за хорошее уведомление о деле нашем. Как подумаю, сколько ты наделал хорошего в Петербурге! А я только что из кожи лезу, а пользы мало. Ежели будущий год будет такой же (Боже сохрани!), то придется продавать скот, коего, конечно, у нас заведено тысяч на 60: есть, чем унавоживать. Да ведь я же не Фавст, на что же преждевременно отчаиваться?

Князю Дмитрию Владимировичу хочется иметь здесь ярославского Безобразова; его очень хвалят, но он отклонил, говорят, предложение. Князь Дмитрий Владимирович полагал себя гораздо независимее в Ярославле, а он любит много брать на себя, лишь бы делать полезное для службы. Долго сидел тесть – тоже, видно, зондировал меня: «Признайся, что едешь в Петербург за местом». – «Где же мои связи там?» – «А брат?» – «Так брат может и без меня все устроить; но я вас уверяю, что и помышления не имею». – «Я тебя не понимаю, ты упрям, помешался на своей дипломатике, тебе бы все к миссии». – «Нет, князь, на то надобно быть богату». – «Так зачем же едешь?» – «Так за безделицею: первое – везу сына в Лицей, а второе – хочу брата обнять». – «Ну да из тебя хоть жилы тяни, ты не скажешь; оба вы такие, а Константин Яковлевич еще хуже». Посидели да и уехали, а у меня отняли много времени.