Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. С.-Петербург, 8 октября 1820 года

В городе поговаривают, что Тюфякин сбирается в чужие края, года на два повояжировать. О нем, конечно, никто сожалеть не будет, ибо все им крайне недовольны: и публика, и актеры, которых он порядком румянит [то есть бьет по щекам]. Давно я не был в театре, совсем нет охоты, да все это время не до того было. Алексееву видел, она не очень здорова и, кажется, обрюзгла. Она очень хвалит почт-директорскую деревню, которая в пятнадцати верстах от нее. Местоположение очень хорошо, и есть домик на речке. Если можно там жить, то можно жену с детьми посылать туда на месяц подышать свежим воздухом. Вот уже и проекты начались! Рибопьеру поручена продажа дома, который я торгую для почтамта. Он вчера был у меня, и я по поручению князя А.Н. упросил его не продавать его никому до возвращения государя. Я очень надеюсь, что это обширное место нам достанется и со временем там выстроим славный дом. Если не удастся в Москве, то, может быть, удастся здесь привести в исполнение хоть часть проекта Бове.

Константин. С.-Петербург, 12 октября 1820 года

Из Варшавы получили мы речь государя при закрытии сейма. Мне прислал ее Тургенев на минуту, но я ее для тебя списал и при сем прилагаю; также ответ маршала сейма Рембелинского.

У меня теперь в голове много чего бродит. Я говорил с князем о заведении отделений в некоторых частях города; ему эта мысль очень полюбилась, и займусь проектом. Также хочу завести, чтоб прием писем на все почты делался в почтамте всякий день. Многие из жителей не знают или забывают, на какую почту принимаются письма, издалека приходят, получают отказ и принуждены в другой раз приходить. Теперь уже этого неудовольствия им не будет, подавай когда хочешь; но надобно опубликовать вместе со вседневным приемом, что отправление не будет ежедневное, а по-старому, так что письма будут лежать в почтамте и ожидать дня отправления. Много у меня разных затей, но точно все полезные.

Константин. С.-Петербург, 13 октября 1820 года

Виельгорский совсем здоров. Ты жалеешь о невесте, а она давно ему отказала. Заговорили было, что опять дело идет на лад, но, видно, это пустое. В нем все принимают большое участие, а мать Строганову не хвалят за неделикатный поступок. Тут точно что-то кроется, только до сих пор никто проникнуть не может в тайну: видно, что Боголюбова здесь нет.

Константин. С.-Петербург, 14 октября 1820 года

Звать гостей, чтоб видеть Татищеву, – это по-московски. Сперва звали только на стерляди. Впрочем, правду сказать, есть что и посмотреть. Ламсдорф сказывал, что ты его подозревал в гасконстве, но теперь признал его опять доблестным рыцарем. О Виельгорском перестают говорить. Его брат приехал. Теперь весь город сожалеет о добром Павле Михайловиче Арсеньеве, которого называли Поль-Мишель и который на этих днях умер. Жаль его, был прехороший человек.

Что за шум! Вбегает Вася Голицын как сумасшедший. «Что с тобою сделалось?» – «Обнимите меня, поздравьте меня! Все кончено!» – «Да что же?» – «Помолвка прямо сейчас состоялась!» Ну, слава Богу! Это меня чрезвычайно обрадовало, а он в чрезвычайном восхищении, да и есть от чего. Свадьба будет по возвращении государя. То-то князь Сергей Иванович запрыгает! Я уверен, что он не выдержит, приедет сюда. А тетушка-то! Вот как Бог всем добрым людям пособляет. Графиня Строганова желает, чтоб я с нею познакомился, и я на этих днях к ней и к старухе Голицыной пущусь с визитом. Хоть я и не охотник до больших бояр, но тут нельзя, надобно ехать. Будущим супругам отделали прекрасный покой в доме у матери; тем лучше: Голицыну не надобно заботиться теперь о найме и отделке дома, на что бы множество пошло денег, а у нас их не гораздо.

Константин. С.-Петербург, 16 октября 1820 года

Прусский мемельский почт-директор Голдбек назначен своим правительством для переговоров со мною по предмету почтовой корреспонденции и скоро прибудет сюда.

Я жду его с уверенностью; а с австрийцами моя негоциация остановилась, доколе получу разрешение на мое донесение и мнение насчет их предложений.

Герцогиня Берри, по моему мнению, поступила геройски в родах своих. Тут женщина всякая желает скорее перейти опасную минуту; она же останавливает действие природы и ожидает свидетелей, чтоб доказать, что родила сына и что он еще с нею соединен. Для кого же она это делает? Для народа, который бы должна ненавидеть. Черта прекрасная, но описание слишком подробно в газетах. Что делается из этих газет? Даже и описание прекрасной черты почти читать нельзя. Она наперед родов просила акушера, если путь пойдет дурно, то жертвовать ею и спасти ребенка. Она подлинно женщина с духом и с высоким чувством. Неужели не восчувствуют это французы!

В «Сыне Отечества» антикритика прекрасная. Я все думал, читая, что это Блудова творение, но по подписанным буквам – кажется, Кривцова. Не правда ли, точно как Блудов говорит?

Здесь вышла весьма неприятная история в Семеновском полку. По неудовольствию на полкового командира Шварца первая рота ночью восстала на него. Ее посадили в крепость, потом весь полк вышел из казарм без оружия, требовал, чтоб роту возвратили или бы и их отправили туда, где она. Весь полк был посажен в крепость. Тут, кроме величайшего неудовольствия на полкового командира Шварца, совершенно никакой другой причины не было, и полк тотчас повиновался, как скоро велели ему идти в крепость. Офицеры не участвовали ни в чем, а равно и другие гвардейские полки. Это сущая правда. У вас будут много врать, вероятно; для того тебя и предваряю, чтобы ты знал истину.

Константин. С.-Петербург, 19 октября 1820 года

Третьего дня здесь, ко всеобщему сожалению, умерла молодая Юсупова, жена так называемого Бориньки, урожденная княжна Щербатова. Неловко родила и истекла кровью. Видя неминуемый себе конец, она со всеми простилась и приготовилась к переходу из сей жизни в вечную. Все ее любили, и все о ней сожалеют: да и подлинно жалко! У нас здесь все страсть принуждать природу или, лучше сказать, торопить ее. Оставили бы натуру действовать, так бы родила, может быть, благополучнее; а тут, говорят, стали вынимать ребенка, да вместе с ним что-то и оторвали. Впрочем, это слухи, может быть, и несправедливые, а правда только, что молодая милая женщина преждевременно умерла.

Я тебе писал, что женщина одна бросилась в Неву; вот как это рассказывает Тургенев. Карета остановилась у начала Дворцовой набережной. Две женщины пошли, оставив карету и человека, пешком к Эрмитажу; там одна из них, помоложе, скинув свой салоп, сбросила шляпу с вуалем – и бултых в воду. И это днем. Кинулись ее спасать, она вынырнула, опять пропала, однако же подоспел на шлюпке гребец, ее зацепил под мышки и вытащил.