Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. С.-Петербург, 15 сентября 1820 года

Вчера у меня обедал Жуковский, который становится печальнее по мере, как приближается день его отъезда. Не понимаю, что с ним делается. Не влюблен ли разве он?

Корабль, пришедший из Лиссабона, привез известие, что и в Португалии революция и что тамошние жители также приняли испанскую конституцию. Следовательно, и они заразились конституционной чумою.

Вчера был я у Нессельроде в канцелярии, после ходили с ним в придворный конюшенный двор выбирать ему коляску и выбрали. Он вчера переехал в город совсем, а 26-го отправится в Троппау. Теперь чаще его буду видеть, а не то на дачу невозможно было ехать, особливо же не будучи уверен найти его.

Сегодня день коронации нашего ангела. Как помню этот день! Как скоро пролетело время! Где мы с тех пор ни шатались! Сколько претерпели горя, и сколько с нами было приятного! Сегодня обедня в Казанской церкви, куда императрицы приезжают в параде. После обед фамильный. Завтра императрицы уезжают в Павловское и Царское Село. Елизавета Алексеевна там будет жить, говорят, до возвращения государя. Мария Федоровна поедет в Гатчину и, прожив там несколько дней, изволит переехать совсем в город.

Александр. Семердино, 15 сентября 1820 года

Время бесподобное, и мы все на воздухе, целое утро работали все на гумне: я молотил, ворошил, сметал и сгребал; только что не веял, дети даже таскали снопы. Вот у нас как, у деревенских! Для тебя это арабская грамота. Время чудное! Я думаю, однако же, что в пятницу или в субботу пущусь в Москву с Наташей – показать ей дворец наш.

Александр. Семердино, 17 сентября 1820 года

Скоро вышли и Стурдза, и Северин; но это награждают не их, а Каподистрию. Я слышал, что Кривцов женится на Вадковской, племяннице графа Чернышева; она, мне помнится, прекрасная. Хорошо, что ты пересмотрел письмо Свиньина о дилижансах, а то он не много возьмет соврать.

Подлинно гадок этот процесс королевы Английской. В нонешнем свете как будто все клонится к истреблению почтения к престолам и лицам царским. Эдакого соблазна не видано!

Гуляем по крестьянским работам и им даже помогаем, читаем, Катенька чтец хоть куда, а особливо по-русски; вырезываем картины, это фаворитное упражнение всех. Я теперь списываю статью для помещения в «Сыне Отечества», по просьбе Броневского и Греча. Я выбрал статью, касающуюся до Али-паши. Она очень любопытна. Метакса сам ее не узнает. У него все очень голо и сухо. Я прибавил много размышлений, да и дополнил во многих местах новыми прибавками. Пришлю тебе под открытою печатью, прося доставить Гречу, а там надобно будет подумать о подписках для бедного Метаксы.

Ба, вот и мой фаворит! Знаешь ли – кто? Старостин внук Данилка! Я его люблю без ума. Он похож на Сашку лицом, хотя и в грубом виде; но что странно, по несходству санов и воспитания, это то, что у него все ухватки, жесты коверканья, смех и особливо один голос с моим милым Сашкою. Только плачет не так. Я его сбросил с кучи соломы, и он не плакал, но заревел, как осленок. Ежели сходство не изменится (чего нельзя ожидать), то я этого мальчика возьму к себе. У него сестры все красавицы. Оленька и Лизонька должны их помнить, их штук с пять.

Александр. Москва, 20 сентября 1820 года

О чем грустит Жуковский? Я бы рад посмотреть белый свет, он же не оставляет никаких залогов в России. Вольный казак! Милую Фонтоншу прошу пожурить: она может принуждать других страдать и даже делать их несчастными, но не ей мучиться сплином, и ежели сие продолжится, я приеду задать жару ее мужу.

Итак, Нессельроде едет дипломатировать в Троппау. Ну, преосвященный отче Прадт! Чини свое перо скорее и описывай и этот конгресс! Колонны Исаакиевского собора походят на басню, и эти чудовища будут на воздухе вокруг средней главы. Чудо! Речь государя в Варшаве достопамятна и преисполнена прекрасных правил. Вот катехизис царям и народам, а полякам очень искусно дает по носу.

Константин. С.-Петербург, 21 сентября 1820 года

Копия с записки, сообщенной мне князем.

«Граф Аракчеев, свидетельствуя почтение его сиятельству князю Александру Николаевичу Голицыну, имеет честь уведомить, что по соизволению государя императора сообщено высочайшее повеление господину статс-секретарю Кикину, дабы всеподданнейшее прошение господ Булгаковых, по делу о взыскании в казну с имения отца их за поставщика купца Жилкина, было в комиссии прошений рассмотрено и дабы оная комиссия делу сему дала надлежащее движение в удовлетворение господ Булгаковых.

№ 298. 20 сентября 1820 года».

Число, видно, здесь написано. Следовательно, теперь дело пойдет на лад. Спасибо государю и князю, который представил ему о справедливом нашем требовании.

Явился и Добровольский, возвратившийся из Нарвы. Государыня Мария Федоровна провожала великого князя [Николая Павловича. Это было третье путешествие его за границу] до Каскова; везде все было порядочно и хорошо. Надеюсь, что и далее так же пойдет до границы. Жуковский еще не приезжал прощаться. Сегодня именины слепого князя Салтыкова; подзывают меня туда обедать, но не могу решиться; да, право, не то теперь в голове, чтоб разъезжать по обедам: надобно понемножку дома готовиться к траурному известию [о кончине в Бухаресте тещи К.Я.Булгакова].

Александр. Москва, 21 сентября 1820 года

Ну уж удивился я проколотому письму. Оно от Шмита, ты вряд ли знаешь его. Он оставался в Москве после ухода французов, в Голицынской больнице, доставил Ростопчину разные сведения касательно французской армии, жил потом у Волкова, которому наделал неудовольствия, бывал часто у Варламов и у всех нас, потом определен в наш Немецкий легион, был в походе против французов, скрылся, очутился у турок, кажется, выслан Строгановым из Царьграда по разным подозрениям. Волконский писал Волкову по приказанию государеву, требуя сведений о Шмите. Я Волкову сочинил ответ, в коем описано все поведение Шмита. Это подлинно авантюрист, и даже весьма неловкий; я и не подозревал о его письмах и надеюсь, что он пишет мне первый и последний раз. Он мне говорит, что прикинулся врачом, и у него получилось, что он лечит, излечивает арабов и что, когда от его лечения умирают, никто у него не спрашивает причины. Вот тебе и весь Шмит, который, как видишь, непохож на нашего школьного и важного Ивана Федоровича Шмита.

Речь государева прекрасна [на втором Польском сейме] во всех отношениях; твердость, ум, нравственные правила, – все тут отменно. Довольны ли ею поляки – не знаю, но это не главное. Кто едет с Нессельроде в Троппау из канцелярских?

Александр. Москва, 23 сентября 1820 года

Наши Пушкины все в Валуеве, копят, бедные, чем жить зимою, и не прежде будут в город, как в октябре. Вчера видел я в клубе приехавшего от тетушки своей Василия Львовича Пушкина. Его перетрусил так племянник его (что у Инзова на покаянии), что он от него отнекивается и отвечал: «Я ничего о нем не знаю, и мы даже не пишем друг другу». Василий Львович был в Калуге, где гостил дня три у Шаховских. Она брюхата, между прочим, и похорошела… В Калуге довольно весело, есть даже театр. Но София не потеряла пушкинской привычки: купила за 200 тысяч деревню, дающую 35 тысяч годового дохода, кроме того, что тут дом и церковь каменные. Деньги всегда к деньгам.