Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. С.-Петербург, 26 июня 1820 года

Я было уже и Вяземскому обещал, что ты в конце этой недели приедешь, а в начале будущей он отсюда отправляется. Теперь я совсем с толку сбился; не знаю, в дороге ли ты или нет.

Поздравляю вас с совершением богомолья, а тебя благодарю, что ты сел в карету. Наташу серьезно браню, что она себе ноги промачивает без всякой нужды. При мне нонешний московский преосвященный бранил одну даму за то, что ходит к Троице пешком, воображая, что тут есть особенное достоинство. «Туда придете, – говорил он, – устанете, и у вас уже не моление в голове; лучше поезжайте да помолитесь усердно, это приятнее Богу». Слышите, сударыня Наталья Васильевна? Напрасно ноги мочите.

Тут наступил перерыв в переписке, так как старший брат из Москвы приезжал в Петербург повидаться с младшим.

Александр. Москва, 5 сентября 1820 года

Наскуча бесконечными сборами, я решился ехать один в Москву [175] Из села Семердино, что близ Троице-Сергиевой лавры. Там, в течение многих лет, Булгаков и его семейство проводили по нескольку месяцев. По службе Булгаков был тогда не у дел. . Посмотрев в доме, я побежал к соседу Фавсту пешком, а то от сидения и качания дурь взяла; нашел его окруженного его клопами и играющего в карты с нежной подругой. Очень натурально обрадовались друг другу; он ну рассказывать московское, а я петербургское. Государь был очень доволен Москвою и сказал князю [176] Князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, которого Булгаков в дальнейших письмах называет принцем-регентом (намек на английского принца-регента, в 1820 году вступившего на престол под именем Георга IV). , уезжая: «Я очень сожалею, что нехорошо расчел; надобно бы в Москве пробыть недели две; теперь нечего делать, как ехать!»

У Фавста просидел я часа три. Иду домой; попадаются дрожечки открытые, пара серых лошадей. Кучер говорит: «Это он!» – а барин кричит: «Стой, стой! А, да, это он!» Это Себо [то есть Рушковский, тогдашний московский почт-директор]! Выходит, а там меня тащит к себе, а там опять выходит; наконец сажусь к нему. «Какими судьбами?» – «А! Я был вот и вот у вас, у вас; у вас говорят: пошел к Фавсту Петровичу, я сюда-сюда и говорю кучеру: “Смотри пристально, когда увидишь Александра Яковлевича, то того, тотчас остановись”». Где мне пересказать все, что он наговорил. Рассказывал царское пребывание, царское путешествие; тут замечательна фраза: «Все обошлось хорошо, очень хорошо, но выслушайте, пожалуйста, какое счастье, вот и у меня есть домовой , как у Сократа, который мне шепнул на ухо, не послушав этого чертенка [177] В подлиннике вместо имени пустое место. Это Мерзгоф. См. ниже письмо от 9 сентября. , послать Неронова все устроить, но так, что, поверьте, я был сам в восхищении от своих распоряжений», – и проч. и проч. Рушковский очень исхудал, и правая рука еще в больших упражнениях, нежели прежде; она при всякой фразе должна побывать за ухом, за галстуком и на носу, что уже по штату, не считая других чрезвычайных поездок.

Князя Петра [это князь Петр Алексеевич Хованский, брат тестя А.Я.Булгакова, князя Василия Алексеевича] я еще не видал; в Английском клубе говорят, однако же, о его остроте. Речь была о болезни папы, а князь на это сказал: «И это уже решенная вещь, что папою сделали сына Наполеонова». Все засмеялись, а он прибавил: «Конечно, чтобы не было у него детей; это и очень хорошо придумано». Мне кажется, что начало процесса королевы Английской более в ее, нежели в его пользу. Увидим. Ну, прощай, любезный почетный член Вольного общества любителей российской словесности. У Шульгина, к которому ужо поеду, вышла уже распря с новым полицмейстером Белкиным. Экий баламут! Брокера и Бибикова выковырнул, как-то с этим кончит?

Александр. Москва, 6 сентября 1820 года

Как бы найти нового у нас? Петровское-Разумовское купил князь Юрий Владимирович Долгоруков за 300 тысяч, и дешево. Намедни было трагическое происшествие в Кремле. Волков невольно причиною был. В караульне закричали «вон!», увидев коменданта; молодой офицер Зубов, брат служившего у тебя и только что помолвленный с прекрасной невестой, спал. Услышав колокольчик и крик «вон!», он вдруг встал, кинулся со сна с лавки, поскользнулся и наткнулся на штык солдатского ружья, но так несчастливо, что оный прошел до самого сердца, и он тут же испустил дух. Какой горестный конец! Страшно подумать, что у всякого эдак смерть на носу, а иной живет так, как будто ему не умирать и отчетов не давать ни в чем. Этот бедный Зубов был в сражениях невредим, и где же находит смерть? Предопределение! Что ни говори, турки правы.

Шульгин поссорился с Белкиным по делу фальшивых бумажек. Князь Дмитрий Владимирович послал Белкина в Коломну схватить там еще участников (всех их человек с 40), что и было выполнено исправно. Возвратясь и не находя князя, который был в деревне у матери, он подает рапорт Шульгину, который ему отвечает: «Я вас не посылал, дело это мне неизвестно. Трактуйте и рапортуйте тому, который вас посылал», – и проч. и проч. Какой чудак!

И Москва, сударь, украшается: вдоль по стене кремлевской от Иверской до Боровицких ворот делается гулянье, которое не хуже будет Прудов [то есть Пресненских прудов]. Бове очень трудится, и то, что уже есть, понравилось государю. Вот и живописец явился не портрет мой писать, а комнаты расписывать. Вот третьего приводят, и один другого бестолковее и хуже; я думаю, что кончу тем, что все отложу до будущего года.

Александр. Москва, 7 сентября 1820 года

У меня как волшебный фонарь: один уходит, другой приходит; не дадут написать порядочно. Как меня поразило твое письмо № 115! Я ожидал несчастья такого рода по началу письма твоего, но думал, что это оборвется на старике; вместо того умерла Афр. Дмитриевна [Варлам, теща Константина Яковлевича Булгакова]. Хотя я до нее не большой был охотник, но все жаль, и как человека не станет, то забываешь о пороках его и даже недостатках. Бог с нею, а как бы теперь с Марицей управиться! Говорить, конечно, не должно. Они так нерадивы писать, при всей любви своей, что Марицу не должно удивлять молчание матери ее. Как же ты пошлешь Костаки [Костаки заведовал имениями Варламов], – она догадается, что что-нибудь да не так. Не лучше ли обождать? Что-то напишет старик? Жаль бедного старика. Это горе, присовокупив к расстроенным его делам, нанесет ему ужасный удар.

Волков потащил меня в театр, где очень дурно давали «Водовоза». Был я в ложе у князя Дмитрия Владимировича, просидел у него два акта. Много говорили. Жаловался, что не выходит его представление, тогда как по другим губерниям везде милости, и прибавил: «Только случай и творит заслуги в этом деле, ибо, по существу, не бывает заслуженных милостей; я хочу написать князю Волконскому, прося его напомнить императору». Волкову вместо аренды хочется лучше 50 тысяч рублей единовременно, и доказал мне, что это лучше. Он очень был обласкан государем и очень часто и много говорил с ним, особенно по военно-сиротскому отделению. Государь все изволил говорить: «у нас в Петербурге», а Волков отвечал: «Как изволите приказать, так исполню в точности, но вот почему я так делаю». Государь выслушивал с большой милостью и вниманием и соглашался с ним. Волков очень рад отданному ему старшинству, а то имел 900 полковников на шее, и Нейдгарт брал у него шаг, что очень обидно. Князь Петр Михайлович отказал было Волкову доложить по сему, отшучивался, говоря: «Ну, что тебе? Ты все генерал-майор и комендант московский». Волков жаловался Меншикову, тот как-то намекнул об этом в Вознесенске, кстати пришлось.