Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Вчера получил я письмо от Милашевичевой, которая уведомляет меня о смерти Василия Ивановича и просит, чтобы я похлопотал о пенсии, которой пользовался покойник. Я нахожу, что ей просить о сем неприлично, имея только одну дочь и довольно имения. Жаль мне Милашевича; понемногу все старики, сверстники и знакомые батюшкины, отправляются отсюда.

Пишут из Москвы, что Киселев и Высоцкая также умерли. Первый оставил дочерей, которым еще весьма был нужен, а после Марьи Ивановны Свирлово совсем упадет. Не знаю, кому оно достанется, но если и останется за Николаем Петровичем, то все не то будет. Он более любит польские свои деревни и, верно, туда переселится; опять эдакий дом! Без жены трудно может быть веселым, как был прежде, разве старик на другой женится, что также быть может. Я, право, думал, что Высоцкая, с ее образом жизни и беспрестанным моционом, долго проживет. Говорят, ее закормили хиною. Она меня очень любила. Жаль ее. Куда денутся теперь все ее собачки?

Константин. С.-Петербург, 11 июня 1820 года

Разумовские уехали третьего дня. В тот же день вечером собрались мы к Нессельроде слушать Каталани, но не тут-то было: она больна, не могла приехать, и вместо пения провели вечер в болтании. Были Татищевы, Нарышкин, Гурьевы, всего человек с двадцать. В час приехали мы домой, и все шло хорошо до другого утра. Но тут начала у жены пухнуть щека, и к вечеру сделалась настоящая Опухшая Принцесса. Вчера заказал я коллежскую шлюпку, чтобы, пообедав поранее, ехать погулять по островам, рыбу поудить и подышать чистым воздухом. В три часа обедали родственник Сорокунского, страшный рыболов, Чумага и Филистри, а там пустились гулять, оставив жену дома.

Каподистрии царскосельское житье весьма понравилось, он намерен всякую неделю туда ездить дня на четыре; и подлинно, сделает хорошо: тамошний воздух ему полезен, лицо у него было вчера прекрасное.

В будущем месяце Александр Львович [Нарышкин, известный богач, Марья Алексеевна – его жена] отправляется на несколько лет в чужие края. Для Петербурга это истинная потеря. В городе говорят, что лентою Св. Екатерины можно бы остановить это путешествие и что причиною иного все-таки лента Св. Екатерины, которую хочется Марье Алексеевне, а не дают. Если правда, то удивляюсь снисходительности Александра Львовича, – тащиться по Европе и разоряться, чтобы помогать прихотям его жены. Как бы то ни было, но здесь все жалеют о его отъезде, хотя уже его дом не то, что был, редко открывается.

У Нессельроде видел я также Северина-Потоцкого, который чрезвычайно состарился. Марков также был – с зеленым своим зонтиком. Глаза болят, а в час сел играть новую пулю в вист, хотя ему это и вредно. И он стал очень стар.

Александр. Москва, 12 июня 1820 года

В Москве 9-го числа шел от восьми часов утра до десяти вечера проливной дождь. Много было бед, несколько человек утонуло; потопило сады и огороды, сорвало плотины и мельницы, унесло мосты и проч. Один будочник, видя себя окруженным водою, которая все подымалась, вскарабкался на трубу и, разбирая доски своей будки, тут же поставил себе плот, на котором пустился на Божью волю и очутился совсем в другом квартале. В народе необыкновенную эту воду приписывают необыкновенному происшествию, случившемуся накануне в двенадцати верстах от Москвы. Все туда бегут, и все об этом только и говорят.

Вот как я это слышал. Деревенская девка приходит в лес, дабы выполнить то, что приказано ей было во сне ангелом. Она находит тут другую женщину, которую всячески старается выпроводить, дабы сделать свое дело – то есть копать землю и найти образ Николая Чудотворца; но та сама ее всячески отводит. Наконец девка, наскуча, говорит напрасно, открывает ей, что она видела сон, который ей велит нечто сделать; но какое было ее удивление, когда женщина отвечает ей, что она пришла именно так же по велению ангела, и рассказывает (не зная подробностей сна другой) именно точно то же! Да и не может быть иначе, потому что они, будучи из разных мест, сошлись именно у березы, возле которой, по сказанному ангелом, должны были быть верба и большой дикий камень. Все это нашлось, и обе женщины, по точному приказанию ангела, стали копать не лопатами, а колышком и руками. Наскуча напрасным копанием, пошли домой. Одна, однако же, думала все об этом и, увидев тот же сон, сказала отцу, который взял товарищей и пошел на место с топорами и лопатами. Но земля была столь тверда, что лопаты ломались. Мужики пошли домой, а отец сказал дочери: делай сама как знаешь, а мы пойдем домой. Девка, не находя того сопротивления, продолжала работу и действительно нашла образ Николая Чудотворца, взяла было его, но так испугалась, увидев выступившую из-под него воду, что бросила и ушла домой. Сказала отцу; он упрекал ее, что не принесла образ домой, пошел с нею за ним и нашел тут образ плавающим по воде, составившей порядочный ручей. Отец перекрестился, приложился к образу, выпил воды и умылся в ней. У него болела давно рука, и он тотчас почувствовал облегчение. Это разнеслось; народ стал туда бегать и пить оную воду, говорить об исцелениях членов и проч. Дошло до Серафима [тогдашнего митрополита Московского (позднее Петербургского)], который вытребовал к себе эту девку с отцом, слушал ее рассказы, послал на место исследовать. Сказывают, что мнение преосвященного – построить на этом месте церковь. Все это довольно странно, но не сверхъестественно, – на то есть основание, ибо полагаю, что многое прибавлено. Когда узнаю что-нибудь основательное, тебе напишу, а теперь сообщаю, как сам слышал.

Александр. Москва, 13 июня 1820 года

Надобно тебе рассказать все мои вчерашние похождения. Воронцов живет не в своем доме, а у князя Федора Голицына. Я туда – дома нет, скоро будет. Я опять к нему в два часа: был, да поехал в Грановитую палату. Экая досада! Уже пора обедать. Поехал к Чижику, куда вскоре явился и Воронцов. Очень мы друг другу обрадовались, но не могли тут путно поговорить. Я в восхищении от графини: у нее лицо в моем роде, с довольно крупными чертами; в нем есть что-то чарующее, доброе, благожелательное. Первое слово о тебе. Обед задал Чижик [то есть князь Сергей Иванович Голицын] царский (без четырех сотен не обошлось, ежели не более): кушанье, вина и фрукты дивные, мороженое, ликеры, конфеты! Даже музыка играла, и певчие пели. Пили шампанское; один князек наливал графу, а другой графине. Обедали: Лев Яковлев [дядя Герцена], князь Петр, Рушковский, Митюша Нарышкин, Бальмен, генерал Титов, Саччи, человек с 20. Много говорили о дилижансах. Титов хочет, чтобы его теперь же вписали к первому отправлению дилижанса. Лев стал шутить, что уже первое место им выговорено, а Титов отвечает: «Нет, братец, еще тебе надобно прежде писать да кланяться князю Дмитрию Ивановичу [то есть министру юстиции Лобанову-Ростовскому], да просить у него отпуск». Воронцов хотел быть ко мне, чтобы видеть Наташу, которая от усталости не могла обедать у Голицыных, но я его отговорил, зная, что пропасть у него дел перед отъездом, а условились, что ввечеру у него буду.