Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. С.-Петербург, 22 мая 1820 года

Вяземскому твое письмо послали мы с Тургеневым в Царское Село, ибо он, почти не останавливаясь здесь, туда поехал к Карамзиным. Надолго ли приехал – неизвестно. Зачем – не знаю. Только он один [то есть без жены, которая оставалась с детьми в Варшаве]. Вчера князь должен был докладывать государю о проекте о дилижансах. Я уверен, что государь согласится; но надобно перейти еще через обыкновенные формы, то есть дело поступит, вероятно, в Комитет министров, ибо они просят привилегии на 6 лет, отправления дилижанса за подорожными моими, а не генерал-губернатора, без платежа поверстных и проч. Это все надобно еще разобрать; но между тем уже будут делать коляски и все приготовлять, дабы еще сим летом начался ход дилижансов.

Татищевы возвратились из своей прогулки. Дождь ни на минуту не переставал. Приехав в Кронштадт, обедали в трактире, ничего не видали, в Ораниенбаум не могли попасть и на паровом судне тотчас возвратились в город. Пристань парового судна довольно далеко, в Галерной гавани (кажется), кареты не было, дождь проливной, как быть? Тюфякин, который тут же был, поскакал в театр, привез два экипажа, в коих возят певчих, и развез всех по домам. Весело! То-то буду над ними смеяться!

С государем едет Каподистрия, а с сим последним не знаю еще кто. Из военных, я думаю, поедут те же, что обыкновенно ездят: Меншиков, Соломка; из прочих генерал-адъютантов не знаю кто.

Александр. Семердино, 24 мая 1820 года

Время прекрасное, и мы, позавтракав, поехали на славную Фряновскую фабрику, принадлежащую Лазареву и которая в шести верстах от нас, а купил, по содействию Карнеева, граф Потемкин, то есть променял за 700 душ в Калуге. Здесь 150 станов, и доходу до 200 тысяч в год; делают бархаты, парчи, штофы. Мы тут гуляли до трех часов и воротились как голодные волки домой.

Кстати сказать, вот что пишет мне Евсей о Кураеве: «Кураев послан был Яковом Ивановичем за побеги из Белоруссии трех раз, отдан на каменную работу вечную; а в прочем за ним никаких дел не находилось и ничего мне не состоит в ведомости моей!» Понимай это и разбирай как хочешь!

Константин. С.-Петербург, 25 мая 1820 года

Большую я вчера сделал глупость. Обедал у Воронцова (это довольно умно) с Каподистрией, Нессельроде с женою, Татищевым, Ванишею и проч. Встали в 8 часов со стола, вечер вышел почти свободный, я и решился ехать с женою к Чернышевой [графине Елизавете Петровне. Ее единственный сын граф Захар Григорьевич служил в гвардии], которая живет у сына возле Таврического сада. Жену посадили в вист, там заставили ужинать, и домой приехали – уже был час. Вот глупость! Добро, кабы было весело; а то зевал-зевал, устал как собака, а приехавши домой, нашел еще несколько записок, на которые тотчас надобно было отвечать. Поворчал и лег спать, а в шесть часов должен был быть на ногах. Но что о глупости говорить! Вперед наука.

Третьего дня князь докладывал государю о дилижансах. Государю понравилось, и изволил изъявить свое согласие, только, так как компания просит привилегию на 20 лет, то и пойдет проект сегодня в Комитет министров; между тем уже почтовые коляски заказаны. Из пяти акционеров собирается комитет, который решает все дела по дилижансам, – под моим председательством. Князь мне поручил о некоторых статьях переговорить с Воронцовым и прочими акционерами, и вчера мы уже все это уладили. Если пойдет, это подлинно будет прекрасное дело; между тем уже денег собрано около шестидесяти тысяч – более, нежели надобно на заведение. Иностранные купцы взяли много акций, а эти бы, конечно, не рисковали, если бы не были точно уверены, что предприятие удастся.

Константин. С.-Петербург, 26 мая 1820 года

Вчера мы очень весело пообедали: Вяземский, Тургенев, Жуковский, Фонтон и Соковнин. После обеда мои пустились во Французский театр, куда и я тоже явился. Вяземский помолодел, все так же мил и любезен. Он в состоянии тебя здесь подождать, много о тебе говорил, рассказывал пребывание твое и Волкова в Варшаве, одним словом, я провел с ним несколько приятных часов. Сегодня еще он пробудет здесь, а завтра едет в Царское Село. После концерта Каталани мы все собираемся у Воронцова. Эк я зашлялся! Да как от приятелей отстать: опять все разбредутся. После обеда мы на балконе покуривали посреди прекрасных цветов, Тургенев заснул и впросоньях нас смешил. Мы его дразним Потоцкими-красавицами. Начался у нас спор; я утверждал, что старшая нехороша, и говорю: что за ноги! А он: разве у нее есть ноги? Да, бишь, ведь я с нею в саду гулял сегодня.

Завтра собирается у меня комитет о дилижансах, и положат основание сему славному заведению; тотчас будут делаться почтовые коляски, и к осени, верно, езда в них начнется. Спасибо Воронцову: без него бы, конечно, ничего не состоялось; он взялся за дело горячо, и к нему пристали и другие. Побывал всего несколько месяцев здесь, а успел сделать что-нибудь полезное; а другой и целый век живет, и в голову не придет позаботиться об общей пользе.

В твоем журнале я читал примечание о казаках, что они стояли на Елисейских Полях и не испортили деревья. Не только им это строго было запрещено, но можешь еще прибавить, что после государь велел городу заплатить только 60 франков, чтоб гулянье это привести в первобытное состояние. Как же французам его не уважать и не любить? Вообще русские себя отличили пред всеми союзными войсками своим поведением. Коменданта Сакена, верно, парижане никогда не забудут. Почтенный этот старик обещал в свободный день у меня обедать.

Константин. С.-Петербург, 28 мая 1820 года

Ну, сударь, третьего дня был концерт Каталани. У меня обедали Гинрихс, Фонтон и Белоклоков в три часа, ибо на женские туалеты всегда надобно класть лишнее время, хотя, по их словам, они обыкновенно скорее нас одеваются. В семь часов начало концерта. Я потащил всех в половине шестого, – на Перспективе ряд карет, а в доме (бывшем Лионовой) половина мест заняты. Стал набираться народ, сделалось жарко до чрезвычайности, зала полна, более 1000 человек ожидают, уже половина восьмого, – нет ее!

Публика начинает сердиться, она появляется, шикают, и под этакое шиканье она вступает на свое место в углу залы. (Ее карета изломалась, другая, за множеством экипажей, не могла проехать, и от этого она опоздала. Публика, между тем, от нетерпения и жары в большом была неудовольствии.) Сыграли симфонию, – ее нет; показывают на возвышение, хлопают порядочно, запела, дыхание у всех остановилось.

Такого энтузиазма я никогда не видал, но никогда никто не заслуживал его в такой степени. После четырех кусков (ибо вариации Роде нельзя назвать арией) требовали гимн государю, и она пропела его чудесным образом. Ты не поверишь, какой сделался гвалт: кто кричит «браво», кто «ура». Несмотря на 25 рублей, я уверен, что все, кто был на сем концерте, явятся на второй. Нет, мой милый друг, не говори, что голос ее не идет к сердцу: так-то идет, что у многих были слезы на глазах, и, признаться, в числе и у меня блеснули. Фонтон побледнел, пришел ко мне с лихорадкою. Жуковский вне себя говорит: «Она вызывает восхищение в сладостном чувстве». После ее окружили и множество наговорили приятных вещей. Марица сидела как очарованная, да и не она одна, а подлинно все. Это чудо, волшебство. Я ее довольно часто слыхал, но, конечно, не пропущу ни одного концерта.