Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Ты сделал глупость, но сам себя выдаешь и каешься: то и не смею бранить. Как у тебя достает времени бывать у Чернышевой? И куда ее занесло? К Таврическому дворцу, то есть в петербургскую Немецкую слободу.

Я очень рад, что государь изволил одобрить проект о дилижансах. Для бедняка не шутка ехать в Петербург скоро, да и на рессорах. Иной без нужды раза два в год съездит в Петербург. Во-первых, дешево, во-вторых, спокойно, а в-третьих, безопасно, в-четвертых, скоро, в-пятых, в компании. За работу, господин председательствующий, поспешите и делайте дилижансы!

Константин. С.-Петербург, 2 июня 1820 года

Вчера князь Александр Николаевич (у которого дом переделывается) давал свои аудиенции в доме Почтового департамента. Я заходил к нему; он обещал на этой неделе послать государю почтальонов, и там если утвердят, стану уже понемногу всех одевать. Потоцкий также едет сегодня в Белую Церковь, а там будет командовать дивизией.

В Риме умерла Мальцова, жена того, у которого дом на Девичьем поле.

Каподистрия зашел к нам со своей собачкой. Сашка ну трусить; я ему говорю, что это стыдно, бояться нечего, а надобно с нею играть. Он вдруг бежать к себе. Зачем? – «Я сейчас принесу игрушки».

Александр. Семердино, 3 июня 1820 года

Согласен я с тобой, что Вяземский очень мил, только как ленив он писать! Ежели бы я писал, как он, я не покидал бы никогда пера. Тургенев так же мил, как Вяземский, да, кажется, хочет на него походить теми же пороками. Такой же ленивец! А дистракции его бесподобны. Потому только вспомнил, что у Потоцкой есть ноги, что в тот же день, как дремал у тебя на балконе, ходил с нею в саду: это бесподобно. Я очень любопытен знать, много ли соберет Каталани; а что она понравится, в этом нет сомнения: люди любят все, что удивляет и что приехало издалека.

В один день с Володей умер в Москве Дмитрий Иванович Киселев. Это большая потеря для целой семьи. Он был изворотлив и заботился обо всех своих. Имения почти нет, семья большая. Года три, как он все кряхтел и был болен беспрестанно. Но смерть бедной Марьи Ивановны Высоцкой ужасна. Ей предписаны были фюмигации неподвижного воздуха, запрещено было строго иметь огонь в комнате. Только она, находя, что не так что-то сделано, велела девке посмотреть. Та принесла свечку, подошла слишком близко к больной и зажгла ее. Вся кожа слезла, и бедная Марья Ивановна испустила дух в страшных мучениях, тогда как была надежда к выздоровлению, потому что вышло было из тела ее более двадцати бутылок воды. Пишет также князь Петр, что Константин Маркович Полторацкий упал с подмостков своего строения, против дома Благородного собрания, и раздробил себе плечо, так что отчаиваются в жизни его. Экие беды в нашей Москве!

Константин. С.-Петербург, 4 июня 1820 года

Вчера Воронцов выехал из Петербурга в Царское Село, а завтра оттуда пускается совсем уже в Москву. Нам очень грустно было расставаться, мы очень свыклись. Но как быть! Мы, обыкновенно, жизнь проводим в лишениях.

Разумовские едут, кажется, завтра. Князь очень хорошо дела свои здесь устроил, получив за наследство после Льва Кирилловича 800 тысяч. Едет без дела и с деньгами. Я этому рад; жаль было старика, а приходилось ему в Вене очень плохо.

Александр. Семердино, 6 июня 1820 года

Вашим прощальным обедам нет конца, но лучше, ежели бы не было начала отъезду дорогого Воронцова. Я понимаю, что ты очень будешь чувствовать его отсутствие. У тебя маленький круг знакомых, но зато отборный, дружеский. Лучше так, нежели быть знакомым с целым городом; да тебе бы и подумать нельзя знаться со всеми.

Я совершенно согласен с тобой насчет казни Занда. Зачем делать из этого государственное дело и обманывать студентов, ускорив время казни? Пусть бы любовались на смерть своего героя. Ренан мне говорил, что он так, пустой мальчишка, который многих напрасно очернил и компрометировал; а старый один профессор во Франценсбрунне описал мне его тоже как героя и редкого человека, хуля, однако же, его преступление. Однако же по газетам кажется, что он умер с твердостью; впрочем, человек с обыкновенным духом не пустился бы столь решительно на злодейское такое предприятие.

Александр. Семердино, 7 июня 1820 года

Для меня задача, как и второй концерт Каталани был так полон. Цена дорогая, но это показывает чрезмерную роскошь Петербурга; в Москве, где гораздо более богатства, не сберет она, я думаю, столько, а там хоть не есть сутки, да ехать слушать Каталани! Желаю ей больших успехов и барышей, потому что она добрая женщина и везде поет в пользу бедных, да и нельзя у нее отнять великого таланта.

Итак, я увижу доброго Воронцова в Москве; с 1813 года лишен я сего удовольствия; познакомлюсь с доброй его женою, которую все очень хвалят.

Это что за претензия? Не только Разумовской, но никому Каподистрию не уступай, да и ему самому, верно, веселее у тебя, нежели во всяком другом месте.

Благодарю Ванишу и тебя за кресла, но буду ли часто ими пользоваться? Захочется быть все с тобою, да и спектакль, я думаю, незавидный у вас; но все, верно, лучше нашего, московского, где тот же актер и скачет, и смеется, и поет, и пляшет. Наш жестокий Майков говорит больным: хоть умри, да играй! Бедный Кондаков так и сделал: играл больной в «Семирамиде», да и умер на сцене. А Майков сказал: «Ну так что ж? Я дам вдове бенефис».

Перечитывая первую часть «Записок» Метаксы, которую переписал было набело для печатания, делал я много перемен и множество дополнений: описал подробнее Босфор и Царьград. Мне хочется выбрать у тебя хорошенький вид Царьград а и гравировать, а во второй части будет вид Неаполя; иной охотнее купит книгу ради картинок, но она сама по себе будет очень занимательна. Я помню, что в статье «Али-паша» я говорю, что нельзя ручаться, чтобы этот придирчивый и честолюбивый человек, воспаля воображение свое славою и победами Александра Македонского, не захотел соединить остатки древних греческих царств, отняв оные у Порты, и проч. Теперь читаю в газетах, что Али-паша восстал явно против Порты и хочет принять крещение, дабы склонить на свою сторону греков. Того и гляжу, что Бетера поскачет к нему, чтобы быть его министром иностранных дел или фельдмаршалом.

Константин. С.-Петербург, 9 июня 1820 года

Государь видел почтальонов и изволил утвердить новую форму, только на кивер велел другого орла поставить, а не гвардейского. Также и наши мундиры утверждены. В будущий вторник, надеюсь, дело совсем кончится, и я начну одевать всех своих почтальонов. Князь хочет, чтоб во всей России почтальоны и инвалиды одеты были наподобие петербургских. Вчера подал я ему записку о преобразовании здешнего почтамта, иначе порядка никакого не будет. Князь на все согласился, и на этих днях я получу разрешение. Это многим здесь не полюбится. Да как быть! Мне уже надоело мучить себя без всякого успеха. Теперь тот же экспедитор делает в то же время три разные вещи; эдаких экспедиторов трое, не лучше ли каждому делать одну только вещь? Кажется, и здравый рассудок того требует. Такого рода я предполагаю несколько перемен. Иным экспедиторам они будут неприятны, но полезны для службы, на них же нечего смотреть.