Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Экое горе! Не дают писать. Я было принялся, явился Лукьян [Лукьян Павлович Яковлев] и просидел более часа. Очень стал хил и почти не видит. Ввечеру был у меня тесть; стали садиться ужинать, я оставил там жену, а сам поехал к Воронцову, нашел его в рубашке: писал в ту минуту к тебе, запечатал пакет и отдал мне, для доставления тебе. Другое письмо от графини. Ну, брат, наговорился я тут с ними досыта. Я короче с нею познакомился: прелестная женщина, и мы тотчас поладили. Они тебя любят душевно, о тебе более и речь была. Во втором часу заехала за мною Наташа. Он, узнав, что она тут, накинул скорее сюртук на себя и выбежал к ней на улицу. Тут мы распрощались; он в пять часов утра поехал сегодня в Андреевское, откуда возвратится в январе. К этому дню буду я опять здесь. Воронцов нашел меня гораздо лучше, нежели в 1813 году; да я подлинно начал было опять процветать, но Володина болезнь и смерть очень меня расстроили. Авось-либо это последнее огорчение, и я в Петербурге ворочу все, что здесь потерял в это несчастное время.

Здесь только и разговору, что о девке, видевшей сон; она сидит в тюрьме, и там всякий день страшная толпа любопытных ее видит. Иные говорят, что она научена каким-то священником и дьячком, кои на месте собирают вклады на церковь, другие – что она невинна и подлинно видела сон, что очень может быть. Дело еще разбирается, и обо всем рапортовано Кочубею; но толпа, идущая и едущая на Можайскую дорогу, все не убавляется, и всякий день новые рассказы о чудесах, сделанных водою той. И теперь Лукьян рассказывал, что купчиха одна, страдавшая родильницею, исцелилась. Тесть мой ездил туда и говорит, что более 3000 народа. Княгиня Багратион, больная, послала за водою, а муж все носит этой воды в кармане. Чем-то все это кончится? А народ здесь более, нежели в других местах, любит чудесное, особливо как замешается тут и богомолье.

С Воронцовыми, между прочим, много толковали мы о Каталани. Графиня в восторге от нее, но и Воронцов того же мнения, что и я (по секрету будь сказано), что нет приятности в голосе, который, скорей, можно назвать инструментом; но со всем тем рад бы ее слушать еще у вас, а в Москве не удастся. Сонная девка, Каталани, наводнение и дилижансы – вот предметы общих разговоров в городе. Все хозяева чинят, белят, чистят дома к государеву приезду. Город очень украшается. Земляные валы около Китая срыты. Теперь, едучи в Ильинские ворота, на обе стороны площади видишь, а налево прелестный вид на Москву-реку, и все Замоскворечье теперь открыто. Да и наша Слобода теперь начинает отстраиваться, но дома все мелкие.

Александр. Москва, 14 июня 1820 года

Воронцов мне пересказал все, что касается до вас, и нельзя сомневаться в успешном окончании. Также сказывал он мне о касающемся до графа Ростопчина, коему король сказал: «Это наказание, кое я на вас налагаю за то, что вы так долго отказывались приехать в Лондон». Лоуренс будет его писать.

Жаль бедную Малышеву: в бытность мою в Париже она уже была больна. Впрочем, все пошли по матери; ты помнишь, что прекрасная Каверина умерла в чахотке, старшая дочь, бывшая за Олсуфьевым, и другая, в девушках, – также; теперь еще больна тем же последняя, меньшая, и все одна другой лучше. Чахоточным, кажется, в Англии запрещается идти замуж, и закон этот прекрасный.

Я любовался отделкой и устройством ордонанс-гауза, который прежде бывал хуже всякой конюшни. Писари сперва как собаки спали – где случится: под столом, на сундуке, на полу. Теперь у всякого своя кровать с тюфяком, подушками, одеялами, стул, стол, шкафчик. Прежде ели кто лук, кто хлеб, а кто ничего; теперь заведена артель, сделана столовая особенная, учебная комната, где книги, карты и проч.; все это стоит государю ничего. Право, весело служить у такого начальника. Зато и любят его как отца, хотя он с некоторого времени и стал очень строг.

Я знаю еще другого такого же начальника, который тоже принялся за строгость, и спасибо ему за это. Свет наполнен его добрым сердцем, одним добром дышащим; но пусть знают, что он добр для добрых, а для дурных сам дурен.

У Щ., нашего бывшего соперника, есть дочь шестнадцати лет, прелестная собою и, казалось, святое дитя; но в тихом омуте черти водятся: она бежала с каким-то Радичем, который ее увез и скрылся неизвестно куда. Говорят, что они обвенчались, и желательно, чтобы это было правда. Отец и мать ей написали, что проклинают; но дело уже сделано. Князь Александр все в Малороссии и от стыда сюда не едет. Видно, дочь в матушку.

Константин. С.-Петербург, 15 июня 1820 года

На меня возлагают переговоры с австрийским и турецким министрами насчет иностранной переписки. Это очень лестно, но не без труда. Надобно еще самому ознакомиться с этим делом, для меня совсем новым, ибо в Москве все расчеты делались через Петербург. Теперь идет дело сделать новое с ними положение насчет платежа, франкирования и проч. Скажу, как Мельников: рад стараться!

Константин. С.-Петербург, 19 июня 1820 года

Государь выезжает отсюда 9-го, Каподистрия едет с ним; чем позже ты сюда приедешь, тем менее его увидишь времени, а ему очень хочется тебя видеть. Сделай же милость, уж не откладывай более.

Сегодня большие маневры в Красном Селе для прусского принца. Весь город кинулся туда. И меня подзывали, но мне не до маневров.

Александр. Семердино, 19 июня 1820 года

Я получил очень любезное письмо от Воронцова перед его отъездом из Москвы; он уверяет меня, что жена его любит меня столько же, сколько и я его люблю. Я не понимаю, как это может быть, но это приятно слышать. Она обещается писать из Белой Церкви. Жаль, что Алексей Львович едет, а Марья Алексеевна несносна своими претензиями всякого рода. Раз в Москве со мною побранилась за то, что тотчас я к ней не явился. Я все молчал как столб; она врала, врала! Наконец самой стало стыдно, и я к ней перестал ездить. В бытность государя в Москве она сама подошла ко мне и задрала разговор Неаполем, зная, что я его очень люблю. Эта злоупотребляет позволением быть капризной.

В Москве говорят, что Дурасов идет прочь и что князь Дмитрий Владимирович ожидает меня, чтобы атаковать идти на его место; но я не пойду в губернаторы с 25 000 рублей жалованья; а 25 000 рублей дохода, право, составили бы мое благополучие. Желания мои очень умеренны, но я никогда не возьмусь за то, что не выполню с отличием. Чтобы за чертями смотреть, надобно быть черту самому, знать их пакости и уловки. Князь сих своих не жалеет; служба, конечно, выигрывает, но злоупотреблений он не искоренит: поле слишком пространно и слишком заросло крапивою.

Забыл я тебе сказать, что у Троицы нагнали мы Сакена [то есть князя Остен-Сакена, бывшего губернатора Парижа], но я его видеть не мог: он был у ректора и осматривал Лавру подробно. Поехал в Александров – смотреть корпус графа Толстого.