Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. Вена, 27 июля 1808 года

Поццо не может нахвалиться всеми вами, а ты знаешь, что ежели он кого полюбит, то порядочно. Его любовь – как его ненависть. А в сей последней дал он доказательства. От батюшки он в восхищении. Хотел к вам сегодня писать; надеюсь, что пришлет письмо. Он вернулся к своим прежним привычкам, и видно, что счастлив, что попал в Вену, которую он любит и которую, как ты сам знаешь, нельзя не любить.

Александр. Москва, 4 августа 1808 года

Лубяновский [46] Федор Петрович Лубяновский, «Записки» которого напечатаны в «Русском Архиве» 1872 года. сюда приехал; он женится на дочери генерала Мерлина, коего знали мы в Гродно; тот дает ему 2000 душ в приданом. Здесь вышла жизнь Потемкина в трех томах. Автор часто говорит о батюшке как о просвещенном, искусном и весьма одаренном посланнике.

Александр. Москва, 6 августа 1808 года

В Риге умер Александр Андреевич Беклешов, всеми оплакиваемый; а в деревне, среди своих разоренных мужиков, изволила на тот свет отправиться графиня Буксгевден [47] Графиня Наталья Алексеевна, в девицах Алексеева, дочь князя Г.Г.Орлова и сестра первого графа Бобринского. Ей принадлежало большое поместье Лигово под Петербургом и замок Лоде за Ревелем. , жена того героя, которого шведы всякий день колотят. Генералу Витте дали алмазные знаки Александровские. Всех здешних театральных директоров отрешили, а будет один только камергер Всеволожский управлять театральною Московскою дирекцией.

Кстати. Много теперь шуму делает следующее: итальянец один возвращается из Макарьевской ярмарки с двумя гиенами, которых показывал там за деньги. Сорок верст от Москвы они у него как-то изломали клетки железные, вырвались, убежали и теперь причиняют великие опустошения. По полученным главнокомандующим рапортам, пожрали они уже 24 человека. Одну гиену мужики убили, другая еще существует, зима ее убьет: но до того времени может она наделать много вреда. В одной деревне мужики вздумали, что это-то Бонапарт: немногим ошиблись. Жестоко, что России приходится терпеть от чудищ, Африкою порожденных. Возвращаясь от князя Сергея Ивановича, который живет за городом, мы обыкновенно берем дорогу полем; тетушка [Мавра Ивановна Приклонская] велела сынку всегда городом ездить, несмотря на большой объезд; а на вопрос: «зачем?» отвечала, что «в поле может еще попасться стерва-то эта гиена». Весь город полон этим злосчастным приключением; можно подумать, что мы перенеслись во времена Пугачева: по крайней мере, о гиене говорят с тем же страхом, с каким о разбойнике говорили; может быть, и ее велят повесить, как покойного господина казацкого маркиза. Итальянец, сказывают, в отчаянии, бегает по лесам, ищет или смерти, или своих дезертиров.

Выписываю тебе статью из «Вестника Европы», журнала, печатаемого в России: «Посланник персидского шаха Фет-али, едущий во Францию, останавливался в Вене и обедал у французского посланника, у которого находился тогда весь дипломатический корпус. Он родственник шаха и везет к Наполеону две Тамерлановы сабли. Пред обедом и после обеда курил он табак и пил кофей. Русский посол, князь Куракин, сидел за столом с ним рядом, и его персидское высочество в знак внимания положил своеручно на тарелку князя несколько макаронов», – и проч. и проч. Правда ли это?

Александр. Москва, 7 августа 1808 года

Оливиери приехал; это рагузеец, бывший у батюшки в Константинополе, великий латинист; сочинения его напечатаны. Батюшка говорит, что местами он превосходит Овидия; он получил в университете кафедру латинского языка. Граф Алексей Разумовский [тогдашний попечитель Московского учебного округа] из уважения к батюшке дает ему 1000 рублей, квартирные, дрова и проч. и проч. Это очень приятный человек, занятный, просвещенный, он чрезвычайно батюшку развлекает: они очень часто говорят о Константинополе. Оливиери говорит, что при Обрескове в Константинополе был ад, при Стахиеве – чистилище, при Булгакове – рай, а при Кочубее – хаос.

Я вспомнил, что в последнем письме обещал тебе пересказать историю Николушки Салтыкова с женою. Вот она. Он с караулом во дворце; жена пользуется его отсутствием и едет на бал к Хитрову, где был великий князь и много людей и куда, как говорила мужу, она не была приглашена. Он узнает о том, но не верит; наконец, чтобы увериться в том, надевает лакейский сюртук и уезжает с караула на бал, который давали, кажется, на Каменном острове, велит сказать жене, что пришел от князя Ал. Борисовича человек и вызывает ее; она выходит, видит мужа, кричит, как испугавшаяся, вбегает в залу; все выходят и находят переодетого Салтыкова, вне себя от ярости. Его сажают под арест, он должен быть уволен, послан на Кавказ; маршал Салтыков добивается, чтобы он сохранил чин камергера и служил в нем. История эта сделала много шума и, по моему мнению, очень мало чести племяннице нашего начальника. Это гордая кокетка и ветреница. Я на месте мужа этих дурачеств не делал бы, а дома, ничего не говоря, выпорол бы ее славным манером. Экий дурак. Уверяют, будто она просила у великого князя карету, чтобы вернуться домой в безопасности. Вот история, как ее здесь рассказывают. Правда, нет ли – о том не знаю; всегда очень неприятно, что прилепляют эту басню (ежели это басня) на голову мадам Салтыковой.

Большой дворец, где были казармы, отдан Московскому университету. Где был Университет, будут присутственные места; а солдат куда-то за город переводят. Кочубей к вам приедет; прошу тебя с ним подружиться. Кто знает? Он может снова стать твоим начальником.

Александр. Москва, 10 августа 1808 года

Сколько всего о нас должен был порассказать тебе Поццо! Батюшка сильно о нем сожалеет и твердит, что много где побывал, но мало встречал людей такого приятного обхождения. Он говорит также, что письмо его к рейс-эфенди это шедевр и что нельзя более вежливо сказать туркам, что они скоты. Батюшка написал ему на прошлой неделе.

Все, что ты говоришь мне о сражении Кампозанто, еще более привязывает меня к Поццо. Он говорил нам об опасностях, коим ты подвергался, о твоих страданиях, но не прибавлял, что был твоим ангелом-хранителем. Тем лучше: мы уж не в силах были бы для него сделать то, что он сделал для тебя.

Константин. Вена, 20 августа 1808 года

Дай Боже, чтобы Фавсту досталось что-нибудь от Павла Матвеевича [48] Нестерова. Друг Булгаковых Фавст Петрович Макеровский (впоследствии директор Горного правления в Москве) происходил от Петра Матвеевича Нестерова. Тончи и его супруга не оставили потомства. ; но сомневаюсь. Нестеровы не промахи.

А, чай, вся фамилия уже собралась к умирающему. Ему же счастья нет.

Александр. Москва, 29 августа 1808 года