Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 31 мая 1808 года

Сегодня воскресенье; у батюшки по-старому обед. Нас было человек тридцать: все на свете Хованские, все на свете итальянцы, всякие музыканты, etc. Меня призывает батюшка, заговорил со мною, да вдруг: «Это что такое лежит там на полу?» – и подлинно, какой-то пакет. Я побежал поднимать. Что ж вышло? Пакет от тебя. Ах, брат, сегодняшний день радостный для меня: ты пишешь мне, мой дорогой Татищев и кто еще? Моя возлюбленная испанка. Ну, право, я вне себя от радости. Ай да сюрприз сделал мне батюшка! Он разложил сегодня перед глазами любопытных гостей все наши подарки: чашки наши, твой экранчик и карикатуры. С чашками славно все обошлось: я поставил их на стол, стоящий в большой гостиной против турецкого канапе; особенного стола не сделал, ибо негде поставить, так покои батюшкины завалены всякими мебелями. Как вошел батюшка, да увидел: «Ба-ба-ба! Да это что такое?» – и ну меня целовать; потом пошел пить в кабинет и нашел мои граненые венские карафины и кружку; там положил я записочку с сими словами: «Последняя, более сюрпризов не будет». Гляжу – батюшка идет ко мне, целует, говоря: «Ах ты, мой Алексаша!» Вчера подарил он мне 1000 рублей. «Ежели выйдут, скажи, я дам тебе еще», – прибавил он.

Александр Валуево, 1 июня 1808 года

Третьего дня отправились Сердобины в путь [в Вену, где послом был отец их, князь А.Б.Куракин]; они будут к вам дней в 40; у князя есть в доме здесь некто комиссионер его Петр Александрович, малый очень услужливый; батюшка его зовет к себе часто обедать; он всегда предупреждает его, когда бывают случаи в Вену, берет письма и даже посылки очень охотно. Я вручил ему для пересылки к тебе с Сердобиными две посылки: в одной две шали, одна темная с мушками, другая желтая, также с мушками; обе, кажется, хороши, моего выбора, по всем дамам были испробованы, одну чуть было не отняли, теперь уверились, что я даме, именуемой Константин, даю надо всеми преимущество. Пожалуй, напиши правду: будут ли по вкусу; буде есть какие-либо цвета предпочитаемые, скажи, я пришлю того цвета. Я взял одну скромного цвета и одну яркого, чтобы всем вкусам угодить. В другом свертке пара сапожков красных сафьянных, золотом шитых, для ношения вместо туфель: это купил я в Торжке, где работа в роде сем доведена до большого совершенства. Отдай их от меня Дмитрию Павловичу, ибо его красные сапожки утренние давно просятся в отставку. Ежели он уже уехал из Вены (что очень невероятно), то возьми их себе, ибо пересылать такую безделицу в Рим не стоит труда: они папских туфель не затмят.

Третьего дня княгиня Урусова [сестра Д.П.Татищева] праздновала его рождение ужином; не было тут только родных, а из посторонних (ежели можно дать мне имя это, когда дело идет о Татищева семье) были я и Фавст. Елизавета Павловна много пела: голос удивительный; жалость, что она довольствоваться должна Маскати; в Италии у последнего носильщика метода лучше и более вкусу. Он ее мучит гаргулиадами; одним словом, русские запевалы делают те же пассажи, что Маскати.

Знаешь ли, что я на досуге хочу перебелить мой журнал порядочно, потому что все писано второпях и без всякого старания и внимания. Ежели ты прочел что-нибудь, то увидишь, что он делался, чтобы быть читанным только близкими моими. Из шести-семи тетрадей, что я тебе оставил, будет из чего наделать 20. Вот приеду в Вену, так стану, право, работать; батюшка также в сем настоит; а я ему столь же охотно бы оный вверил, как тебе. Он совсем стал не тот, и я с ним столь же вольно и откровенно обхожусь, как с тобою или Фавстом. А уж как любит нас, это нельзя изъяснить: всякое слово, всякой шаг его доказывает это. Он одно поет, что состарился; я это не нахожу, и все со мною согласны. Право, стал веселее прежнего: ну нет минуты, чтобы не подшучивал и не припевал: «А кто иде?» – любимый его дуэт. Он тебе послал несколько экземпляров с Сердобиными.

Александр. Москва, 8 июня 1808 года

Я сюда приехал. Выходя из коляски, узнали мы, что приехал сюда Поццо. Я к нему побежал и, к сожалению моему, нашел его в постели больным жабою: простудился в дороге, заболело горло, не хотел останавливаться, ну, его пуще растрясло: попался ему коновал, а не лекарь, дал ему полосканье, от которого ему стало еще хуже; теперь охрип, с трудом глотает и говорит. Я ему дал первого здесь доктора Уиллза и надеюсь, что теперь его вылечат в несколько дней. Батюшка у него был, и они уж друг друга полюбили.

Князь Федор Сергеевич Одоевский, промучась долго от каменной болезни, умер на сих днях; а наш родня Федор

Дмитриевич Колтовский женится. Наследники до того изъявляли радость свою получить его имение из-за лет его, не позволяющих ему жениться, что он, рассердясь, взял да и женился, не помню на ком. Стало, молодые Федоры умирают, а старые женятся. У старика 2000 душ с лишком и 300 000 рублей деньгами с лишком же.

Вообрази, что 30-го и 31 мая шел сильный снег в Петербурге; скажи это Дмитрию Павловичу: он огорчится, что в чужих краях, а не в России. Я люблю страстно отечество мое, но там невообразимо скучно, нельзя ни поесть, ни переварить.

Александр. Москва, 11 июня 1808 года

Сегодня везет батюшка меня на званый обед к Черткову; смерть не хочется: надобно пудриться и надевать мундир; там будут все матадоры: Марков, Ростопчин, Тутолмин, градоначальник и другие матадоры. На вечер едем мы к Хованским; вчера был у них. Княжны много мне говорили о тебе и помнят услугу, тобою всей семье оказанную; также велели тебе напомнить, как вы где-то перепились так, что тебя и князя Василья Наташа вела за руку. Они все такие же миленькие. Старшая поет как бог, – что за голос, так в сердце и лезет!

Поццо здесь, приехал больной; теперь ему час от часу становится лучше; батюшка у него бывает всякий день, часто и по два раза. Вчера дал ему наш приезжий в подарок план и рисунок Кампосантской баталии и рисунок карикатуры, представляющей Болонию, консула, идущего с женою на гулянье 1 мая в Корфе. Батюшка очень смеялся фигурке коротенького и долговязой. Много говорил я с Поццо о тебе; он мне рассказывал в большой подробности странствование ваше, твою болезнь. О, милый брат, если бы я тогда знал, в какой ты был нужде, опасности, все, что ты терпел, – я думаю, не перенес бы печали этой. Ты мне десятой доли не писал и не рассказывал того, что я узнал от Поццо. Видно, Провидение надо мною бдит, ежели тебя сохранило. Натерпелся и я в странствование мое; но был, слава Богу, всегда здоров, и все это не послужило ни к выгодам, ни к награждениям. Терпение!

Александр. Москва, 18 июня 1808 года

Третьего дня возил батюшка Поццо, Приклонского и меня к Тутолмину [тогдашнему московскому главнокомандующему], который прислал вчера звать к себе первого обедать; нам нельзя было: мы ездили с Хованскими обедать в Очаково к Нарышкиным, то есть к Опочининой; у нее живут Петр Петрович с женой и Милашевич с женой; весело провели день: гуляли, прыгали, пели, танцевали; мне было ловко приволачиваться: мужа Соковниной не было; он боится, чтоб я не догадался, что он ревнив; а жену, шельма, бранит всякий день за меня потихоньку. Ты не поверишь, как Сонюша интересна. Мы большие друзья. Я ей открыл часть моих секретов, а она свои – мне. Нельзя ничего предвидеть, но, может быть, дружба и в другое превратится, хотя я очень далеко от того, чтоб быть влюбленным.