Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Анна Петровна все еще здесь; Николаша ее колотит, а она кричит с восторгом: «Как он мил!» Правду говорит батюшка ей: «Покуда хороша Наталья Алексеевна, процесс вам не выиграть; приезжайте в Москву ждать ее упадка». Она наконец тоже решилась ехать в Москву через две недели. Следовательно, все наши вон отсюда.

Мой отпуск выйдет на днях, я его только жду, чтобы поскакать; умираю от нетерпения обнять батюшку; а он, наш любезный, во всяком письме своем к князю Сергею Ивановичу все говорит: «Куда девался мой Александр? Старайтесь что-нибудь об нем узнать от Сергея Павловича или в канцелярии Министерства», – и проч. То-то обрадуется, как получит письма наши из Вены; я их отдал Прокофию Лукичу, коего не мог не видеть в Вильне. Я не забыл дело венской Белой Бабки [38] То есть жившей в Вене княгини Екатерины Павловны Багратион (любовницы князя Меттерниха), мать которой (урожд. Скавронская, племянница князя Потемкина) была во втором браке замужем за графом Литтою, державшим ее богатства в руках. . Она нашла в Боголюбове золотого стряпчего; такой фарисей! Рассуди, что он был у Литты и привел ее в слезы и с нею плакал, сделав ей картину княгининого положения. «Вы ведь потеряли уже одну дочь [39] Графиню Марью Павловну Пален. , – сказал он матери, – неужели и этой хотите лишиться? Войдите в ее состояние: она, бедная, больна. Кому же пещись об ней, ежели не вам?» – и проч. Только уж он до того наговорил, что та в слезы. Она приняла сторону своей дочери, повторяя с жаром: «Я прежде всего мать, Катенька дитя мое, уж поставлю на своем», – и проч. Я чаю, Боголюбов пишет сам обо всем; он отлично справился с ее поручением, и моей помощи не надобно было. Только знай, что Боголюбов препролаз-малый: он все, ну все знает, он оказался мне в высшей степени полезен и помог здесь, и любит нас обоих от всего сердца. Я им, право, не могу довольно нахвалиться: милый малый и преуслужливый, уж умеет в душу влезть хоть кому.

Мне здесь очень клеится: все меня очень ласкают; Якова Ивановича сыну всюду двери откроются. Как лестно и весело иметь такого отца, как наш! Румянцев в долгой беседе со мною (во время коей я успел заметить, что ему не только здравого суждения недостает, но даже и знания географии) говорил мне о высоком уважении, кое питает он к столь выдающемуся служителю отечества, как батюшка. «Что ж, – сказал я, с жаром его прерывая, – составьте счастие его старости, добившись от императора наград, кои начальники наши испрашивали для меня и брата». Я это произнес, кажется, с таким чувством, а он отвечал: «Будьте уверены, что я сделаю все, что в моей власти», – как будто бы не мог он словом все сделать; лучше было молчать, чем пустое молоть. Не подумай, что тут есть какая-либо личность к нам; он со всеми так, за то все от него бегают, никому добра не делает. Я не вытерпел и сказал ему, что Свиньину, который был почти у тебя под командою, дали крест. Весь ответ был – пошевелиться на стуле. Его скоро спихнут; дела делаются нельзя глупее и подлее.

Сегодня ходили по всем домам квартальные с запрещениями носить в столице впредь белые кокарды и кресты Св. Людовика; этого Алькье никогда не мог вынудить у генерала Актона в Неаполе, а Россия главу преклоняет. Ведем две войны, английскую и шведскую, бог знает зачем, объявляем Финляндию нашей областью тогда, как все крепости еще в могуществе шведского короля и, может быть, будем принуждены оставить постыдно сие завладение или сделать большие усилия и пожертвования, чтобы удержать заклад; с турками не хотим ни драться, ни мириться; в государстве нет ни соли, ни сукна на армию; в Казани и Саратове чума; войско разбросано на севере и западе, а весь центр России открыт. Вздумай теперь Бонапарт идти прямо из Варшавы в Гродно, не найдет сопротивления, и проч. и проч. Вот в каком положении матушка-Россия, первое государство земного шара!

Но полно о сем, грустно говорить. Третьего дня был бал у княгини Долгоруковой, был великий князь. Было очень весело, и я как следует развлекся. Нашел пропасть московских, виленских и неапольских знакомых, Влодековы стали прекрасны, особливо меньшая, а старшая мала ростом. Обе тебе велели кланяться, и множество других, но не упомню всех.

Александр. С.-Петербург, 29 апреля 1808 года

С Козенцем пишет Румянцев к князю. Отправляя его, граф сказал Жерве: «Кстати, надобно мне окончить венское дело Булгакова для отправки Боголюбова». Кажется, теперь должно ожидать нам успеха, тем более, что Поццо получил уже отпуск свой в чужие края и недели через две поедет; перед отъездом должен он видеть государя и обещал мне непременно выпросить крест твой; это точно, что ему в сем не откажут, и Боголюбов старается, чтоб быть доставщиком гостинца. Ему говорят, что он будет отправлен через десять дней.

Мое дело идет тихо. Тургенев все меня бранит, что я слишком равнодушен и не хлопочу; он думает, что дело могло бы легко устроиться. Завтра, так и быть, поеду к графу, поговорю еще и отдам ему маленькую записку службы моей со времени, что я в чужих краях; надеюсь, что это произведет что-нибудь. Шулепов уверяет меня, что граф очень ко мне хорошо расположен. Мне кажется, что он не хочет сделать угодное Татищеву, коего он не любит. Мне предлагали ехать к Гудовичу, я отказался. Как уехать так далеко от тебя и своих? Теперь посылается туда Кторнер. Вестман вчера мне внушал, что я могу тотчас получить место в Неаполе и что ждут только моего прошения. Я ему отвечал, что долго ждать будут. – «Но ежели бы вам его предложили?» – «Я поблагодарил бы, ибо неприлично мне туда возвращаться, бывши там и приехав с Сицилии». Для одной причины был бы мне Неаполь приятен: моя Испанка бы туда верно переселилась из Сицилии; но, будучи в Риме у Дмитрия Павловича, я легко могу ехать в Неаполь, коль скоро узнаю, что любезная там. Вот одна причина, могущая меня понудить быть при лазаронце Иосифе с такой умной головою, как Бибиков. Но положим все это на сторону: как расстаться с таким начальником, каков Татищев? Как оставить такого друга?

Вечера провожу у Орловой, Долгоруковых (князь, сын и все они тебе кланяются), у князя Алексея Борисовича [Куракина] и у Александра Львовича [Нарышкина], где всегда множество народу. Поццо много бывает в первых двух домах. Ну, брат, что здесь за стужа по сю пору! По утрам бегаю, гуляю по набережной, по бульвару и Летнему саду, бываю у князя Чарторыжского, у дюка Серра-Кап-риоли, который стал простым частным лицом, в лавках и проч. Разумеется, что во всех этих экспедициях Боголюбов всегда рядом со мною. Мы почти всегда вместе. Кстати, надобно мне сказать тебе нечто, что знаю от него; но обещай мне не говорить о сем княгине, ибо это только ее огорчит. Знай, что Анстет написал Рибопьеру, что нос у Багратион вот-вот отвалится и что он рядом, чтобы его подобрать, и полагает сделать себе из него реликвию. Рибопьер имел неосторожность повторить эту шутку, которая дошла до ушей матери и мужа; они успокоились только тогда, когда Жеребцова (кажется), приехавшая сюда недавно, поспешила опровергнуть эту неправду. Рибопьеру пришлось отрицать, что он когда-либо слышал подобное мнение. Ежели правда это, то не хвалю толстого: позволено шутить, но эта шутка пересолена. Скажи княгине, что ее дело совершенно кончено, то есть что с 1 мая начнут ей пересылать доходы ее в Вену через князя Александра Борисовича. Представь ей (ежели она того хочет) Козенца, который в курсе ее дел и знает мужа ее и Литтшу. Багратиону дана аренда в 18 000 рублей и 15 000 рублей на проезд к водам Кавказским.