Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Командор Кларк обращает внимание Хрущева на небольшой скалистый островок, на котором возвышается угрюмое строение, похожее на древний замок:

— Это наша достопримечательность. Остров Алькатрас — знаменитая тюрьма. Еще никому не удавалось сбежать оттуда. Здесь слишком холодная вода и сильное течение. Тонут!

— А вы не думаете, — отвечает Хрущев, — что хорошо бы дожить до времени, когда в мире совсем не будет тюрем и полиции?

Кларк молча стоит по стойке смирно. Корреспонденты торопливо вытаскивают из карманов блокноты и карандаши. А Хрущев продолжает:

— Что для этого нужно? — Он помолчал, а потом с воодушевлением начал очередную лекцию по азам марксизма-ленинизма: — Для этого нужно одно: чтобы не было частной собственности. Чем она вредна? Тем, что порождает у людей жадность и стремление к обогащению любыми средствами. А если частной собственности не будет, человек станет думать только о том, как обеспечить общее благо. Тогда уже никому не придет в голову воровать у другого.

В этот момент на горизонте показалась серая громада мощного американского авианосца. Капитан попытался привлечь к нему внимание Хрущева.

— Военные корабли хороши лишь для того, чтобы совершать на них поездки с государственными визитами, — вдруг неожиданно для самого себя начал развивать свои мысли Хрущев, которые до этого он высказывал разве что на заседаниях Президиума или в узком кругу доверенных лиц. — А с точки зрения военной, они отжили свой век. Отжили! Теперь они лишь хорошие мишени для ракет! Мы в этом году пустили на слом свои почти законченные крейсеры. Они были уже готовы на девяносто пять процентов.

Стоявшие рядом моряки и журналисты замерли с удивления.

— Но во время войны ваши корабли показали хорошие качества, — возразил Кларк.

— Времена меняются, — разошелся Хрущев. — Раньше подводная лодка должна была приблизиться к борту крейсера на пять километров для того, чтобы потопить его. Теперь же его можно пускать на дно ударами за сотни километров. На борту крейсера, например, находится тысяча двести — тысяча триста человек, а ведь он чрезвычайно уязвим. Зачем же использовать такие устарелые средства войны на море?

Командор Кларк молчал.

— Нам советских людей жалко, — продолжал Никита Сергеевич. — Поэтому мы сохраняем в строю суда береговой охраны, сторожевые корабли с ракетами на борту, подводный флот, также вооруженный ракетами, торпедные катера, тральщики. Вот и все. Другие корабли в наше время не нужны…

Корреспонденты начали оживленно обсуждать эту новость. Кто-то предположил, что русские теперь начнут строить огромный подводный флот. Хрущев тут же отреагировал:

— Как раз наоборот. Мы сейчас начинаем приспосабливать подводные лодки под ловлю селедки.

— А как вы это делаете? — удивленно спросила известная журналистка Маргарита Хиггинс.

— Я не рыболов, — ответил, улыбаясь, Хрущев. — Я только люблю кушать селедку. Больше всего люблю дунайскую сельдь. Она, по-моему, самая лучшая…

— Это не политическое заявление? — лукаво спросил Лодж.

— Нет, гастрономическое, — парировал Никита Сергеевич.

Корабль тем временем подошел к Золотым воротам и уже разворачивался, ложась на обратный курс.

— Ваш подводный флот, который занят ловлей сельди, сосредоточен во Владивостоке? — с невинным видом спросил Лодж.

— Селедки — не свиньи, — ответил ему Хрущев. — Их нельзя разводить, где угодно. Их мы ловим там, где они находятся.

— На каких языках вы говорите, господин премьер-министр? — снова спросил Лодж.

— На своем, на красном, — быстро отреагировал Хрущев.

Вот такие умные дискуссии проходили на борту сторожевика «Грешэм».

Через день Хрущев был уже в Айове. Пожалуй, самый удачный день в его поездке по США. Повсюду, где бы он ни появлялся, его встречали тепло и дружелюбно. Не так, как в Вашингтоне или в Лос-Анджелесе. Одна американская газета объявила даже 22 сентября Днем Хрущева на Среднем Западе.

Он давно хотел посмотреть ферму Гарста, знаменитого своими гибридами кукурузы. А всем было известно, что советский предсовмина буквально помешан на кукурузе. Хрущев называл ее не иначе как «королевой полей» и считал спасительницей приходящего в упадок отечественного сельского хозяйства, силком заставляя сеять ее по всей стране.

Ему хотелось спокойно провести день на ферме у Гарста, все тщательно посмотреть и пощупать руками, ну и немножко передохнуть. Но не тут-то было. На ферме творилось нечто невообразимое. Сотни корреспондентов, фоторепортеров, представителей кино, радио и телевидения съехались к Гарсту. Телеграфное агентство Ассошиэйтед Пресс заняло один амбар, а агентство Юнайтед Пресс Интернэшнл захватило другой. На старой силосной башне была установлена высокая телевизионная антенна, а фотографов на деревьях было больше, чем птиц. Джеймс Рестон из «Нью-Йорк таймс» иронически заметил: «Ко всему были подведены провода для звукозаписи, за исключением разве что поросят».

Ну а порядок наводили четыреста солдат американской армии в полном обмундировании и с винтовками в руках. Они тоже заполонили ферму, взяли под наблюдение близлежащие холмы, перекрестки, амбары, заборы. В воздухе висели вертолеты. Вся окрестная полиция была мобилизована для контроля за уличным движением и толпой.

Агентство Ассошиэйтед Пресс сообщало:

«Сотням корреспондентов и фотографов пришлось пробивать себе дорогу, и премьер с Гарстом едва могли продвигаться вдоль рядов возвышающейся кукурузы к силосной яме, мимо современных машин и к стойлу для скота. Всю дорогу Гарст разражался сердитыми вспышками. Он поднял кукурузный початок и погрозил фотографам. Потом схватил горсть силоса и бросил в фотографов и корреспондентов».

А известный обозреватель Г. Солсбери получил даже увесистого пинка под зад от разгневанного хозяина. Зато высокий гость не терял хорошего расположения духа и лишь однажды шутливо пригрозил корреспондентам:

— Вот подождите, мы еще выпустим на вас быков Гарста…

Потом был Питсбург — город угля и стали, сотни тысяч рабочих, главным образом в металлургической промышленности. Настоящий рабочий класс, а не какие-то профсоюзные болтуны. С ними-то, трудовой косточкой Америки, и хотел встретиться Хрущев, почувствовать их настроение, пощупать крепость пролетарской солидарности.

Тем более что летом и осенью 1959 года американская печать почти ежедневно сообщала о забастовках металлургов. Они начались в Питсбурге и быстро распространились на всю страну — в них участвовало 500 тыс. рабочих. Полностью прекратили работу все сталеплавильные заводы Питсбурга. Индустриальное сердце Америки замерло… Эйзенхауэру даже предлагали принять меры, чтобы прекратить стачку еще до того, как приедет Хрущев. Но президент решительно воспротивился: