Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Но помимо указанных различий у СССР и США было нечто общее — оба гиганта не жалели сил и денег на вооружения и разведку. Против кого? Ответ, разумеется, ясен — прежде всего друг против друга. Американские ракеты были нацелены главным образом на Советский Союз, а советские — на Соединенные Штаты.

Но вот туг-то и возникает логическая неувязка. Парадокс состоял в том, что собственные национальные интересы СССР и США нигде и ни в чем не пересекались. Разве что они были руководителями двух миров — западного и социалистического, и именно в этом качестве противостояли друг другу.

Реальная опасность такого противостояния заключалась в том, что социалистический мир постоянно расширял сферу своего влияния, а западный мир сопротивлялся этому. Вашингтон и Москва постоянно обвиняли друг друга в коварных замыслах, и обоюдная подозрительность стала определяющей характеристикой советско-американских отношений. Если на каком-либо международном форуме американский представитель произносил «да» — пусть даже по самому ясному и невинному вопросу, то советский представитель тут же решительно заявлял «нет». И наоборот.

Хрущев и Эйзенхауэр первыми начали проводить так называемую «красную черту», которая четко определяла, что мое, а что — твое. Переступить ее было нельзя — это грозило войной. Когда русские войска вошли в пылающий восстанием Будапешт, венгры молили Запад о помощи. Но Эйзенхауэр отказал им:

— Венгрия так же недоступна для нас, как Тибет.

И это не потому, что Эйзенхауэр был черствым или трусливым человеком. Как раз наоборот. Но именно здесь проходила та самая разделительная черта, а потому при всем желании помочь венграм он не мог.

Так же и Хрущев: он знал, что ему нельзя ввести войска ни в одну из стран Европы, находившейся в зоне американского влияния.

В общем, в Европе к середине 50-х годов эта линия была проведена четко. И только Западный Берлин все еще оставался в подвешенном состоянии. Более или менее ясно эта линия была проведена и на Ближнем и Дальнем Востоке. Но в остальном мире контуры ее ослабевали, а то и вовсе исчезали. Там шли постоянные локальные войны, а за воюющими оказывались с одной стороны США, а с другой — Советский Союз. Но это была периферия их сфер влияния, и по неписаным правилам в таких случаях тотальной войны между ними быть не могло.

Проведенное размежевание хотя и стабилизировало обстановку, но не принесло успокоения: кошмар внезапного нападения продолжал довлеть над политикой Эйзенхауэра. Может быть, внешне это и не было столь заметно. Однако если проанализировать действия его администрации, то трудно избежать впечатления, что именно в этой неуверенности надо искать ключ к пониманию многих событий тех лет.

Весной 1954 года Эйзенхауэр назначает авторитетную комиссию во главе с Джеймсом Киллианом — директором Массачусетского технологического института. Перед ней четко поставлена задача — рассмотреть все возможные новые виды оружия, которые помогли бы оградить страну от внезапного нападения. Проект с полетами У-2 — не только над Советским Союзом, но и по всему миру — одно из первых порождений этой комиссии. Другое ее детище — идея международного соглашения об «открытом небе». Принятие ее позволило бы самолетам всех стран летать без ограничения воздушного пространства и наблюдать, не происходит ли опасной концентрации военных сил, которая может обернуться внезапным броском.

Эта идея очень нравится Эйзенхауэру, и он тут же ставит ее во главу угла своей политики. Конечно, ЦРУ и министерство обороны в восторге. Еще бы, Америка настолько открытая страна, что русские мало что узнают, летая над Соединенными Штатами. Зато открытое небо над Россией для американской разведки — сущий клад. Вот только старый скептик Джон Фостер Даллес ворчит, что это-де нереальная идея — русские не проглотят такую приманку.

Тем не менее на встрече «большой четверки» в Женеве в 1955 году Эйзенхауэр решил испробовать собственную дипломатию. В июле де Голль, Макмиллан, Эйзенхауэр, Булганин и Хрущев встретились в зале заседаний Дворца наций. Из просторных окон открывался прекрасный пейзаж на голубое озеро, за которым вставала стена Альпийских гор, накрытых черной шапкой грозовых облаков.

Неожиданно Эйзенхауэр снял очки и уставился своими широко раскрытыми голубыми глазами на неразлучную тогда пару — Булганина и Хрущева:

— Я напрягаю свое сердце и ум, чтобы найти слова, которые могли бы убедить каждого в великой искренности Соединенных Штатов.

В это мгновение грянул гром и сверкнула молния — лучшего театрального эффекта нельзя было нарочно придумать для столь удачного вступления к плану «открытого неба», который излагал Эйзенхауэр. Захваченный врасплох, Булганин пробормотал невнятно, что эти предложения имеют некоторые достоинства и заслуживают изучения. Но во время коктейля Хрущев отверг их решительно и определенно:

— Я не согласен. Проблема как раз в шпионаже. Мы не ставим под сомнение ваши намерения, но кого вы хотите одурачить? Этот план хорош для вас, потому что дает возможность вашим стратегическим силам собрать информацию о наших целях, а нам он ничего не даст.

Сколько ни упрашивал Эйзенхауэр Хрущева согласиться на этот план, ничего у него не получилось. Советский лидер твердо стоял на своем — для него «открытое небо» было не чем иным, как неприкрытым шпионским заговором.

А между тем искренность американского президента отнюдь не была фальшивой, «открытое небо» должно было помочь ему убедить своих военных в том, что Америка вовсе не отстала от Советского Союза в гонке вооружений и что повода для нового наращивания расходов на производство оружия нет. Не без основания Эйзенхауэр считал, что чрезмерные военные вливания неизбежно приведут к повышению налогов и росту дефицита бюджета. А они, в свою очередь, повлекут за собой снижение производительности труда, подъем инфляции и подрыв американской системы. «Человеку, — говорил он, — который плохо себе представляет, что национальная безопасность и национальная платежеспособность взаимосвязаны и что постоянное сохранение тяжелого бремени военной мощи приведет в конечном счете к установлению диктатуры, не может быть поручен никакой ответственный пост в нашей стране».

Его явно беспокоило, что военно-промышленный комплекс и психоз «холодной войны» постоянно подпитывают друг друга. Если, поддавшись чувству страха, страна позволит вовлечь себя в нескончаемую гонку вооружений, это будет самой большой угрозой национальной безопасности. Гонка вооружений породит безумную инфляцию и приведет в конечном счете к национальному банкротству.