Владимир Бондаренко - Северянин: Ваш нежный, ваш единственный...

Ирина Одоевцева вспоминает в книге «На берегах Сены» о своем знакомстве с Северянином в первые месяцы эмиграции в Берлине. Он зашел к ней извиниться за пьяную выходку накануне, а она попросила его прочесть стихи («я никогда не слышала, как вы читаете»):

«...Он с таким упоением, так самозабвенно распевает. Он как будто впал в транс. Прервать его — все равно что разбудить лунатика. Я продолжаю слушать эти знакомые мне с детства поэзы... Я как будто впервые слышу их, и они очаровывают меня. Пошлость, вульгарность, изыски? Да, конечно. Но это все наносное, несущественное. В этих, пусть смехотворных, стихах явно слышатся, несмотря ни на что, "вздохи муз, и звоны лиры, и отголоски ангельского пения". В них высокая, подлинная поэзия. <...>

Я все сильнее подпадаю под власть его необычайного чтения-пения, "гипнотически" действующего и на меня. Я закрываю глаза, я тону, я иду на дно этого искрометного громокипящего водоворота поэзии».

Когда Северянин эмигрировал, менее известные литераторы-эмигранты с наслаждением отомстили за его славу своим высокомерием, барским пренебрежением, чего у Северянина никогда не было. Двойственное отношение к «царственному паяцу» сохранялось дольше самой его жизни. И в отклике русского поэта из Эстонии Бориса Новосадова на смерть Игоря-Северянина говорится скорее не о личности поэта, а об «общем лукавом земном естестве»:

На смерть Игоря Северянина

Стихотворение написано в конце 1941-го или начале 1942 года. В эстонских газетах поместили некрологи. Неведомо как весть о кончине поэта дошла до Москвы, и там на это печальное событие откликнулся его друг Георгий Шенгели.

По странному сближению, поселившийся в Эстонии уже в 1970-е годы поэт Давид Самойлов был столь же ироничен и величав. Еще один царственный паяц, он сравнивал свою жизнь в Эстонии с жизнью Игоря-Северянина. Мысленно обращаясь к Северянину, от его имени он описывает одинокую эстонскую жизнь русского поселенца:

Северянин

Наталья Кононова, прибалтийский литературовед, автор книги о Давиде Самойлове, сравнивает обоих поэтов: «В отличие от Давида Самойлова, которого друзья в шутку называли "эмигрантом", Игорь Северянин, будучи реальным эмигрантом, называл себя "дачником"!»

Так и сошлись два русских поэтических корабля в узком эстонском море.

Подобно Игорю-Северянину, многократно описывающему в стихах необходимость выбора Эстонии, Давид Самойлов пишет: «Я сделал свой выбор. Я выбрал залив...», но драму поэта выдает финал стихотворения: «Я сделал свой выбор. И стал я тяжел. / И здесь я залег, словно каменный мол, / И слушаю голос залива / В предчувствии дивного дива». Не обернулась ли спасительная для поэтов Эстония тяжелым каменным молом, который и придавил поэзию русских больших мастеров?

Но дело не в эстонцах и не в географической Эстонии. Невозможно всю жизнь играть царственного паяца. Есть риск рано или поздно скатиться в трагедию или в пошлость. Как ни парадоксально, маску трагического шута надевал временами и Владимир Маяковский, особенно в отношениях с женщинами.

Мне показалось интересным сравнение подружки Маяковского Лили Брик и подружки Северянина Веры Коренди. Обе — сильные женщины, но порой так и тянет спросить их обеих: на что вам сдались великие русские поэты? Думаю, они-то и превращали царственных поэтов в паяцев.

Паяц — это фигляр, ера, ерник, полишинель, фарсер, балясник, шут, гаер, клоун, кривляка, буффон, арлекин. Поэт ерничал и над собой, и над своими читателями, загораживаясь от них «струнной изгородью лиры». Так Северянин паясничал перед сожительницей Верой, но никак не мог от нее уйти. Это не страх каких-либо преследований. И Маяковского, и Северянина по одной и той же схеме подчинили себе, подавили их волю эти две демонические женщины. И та и другая заставили написать завещания в свою пользу, даже не по одному разу; и та и другая всю биографию поэта подчищали под себя. К счастью, Вере Коренди это менее удалось, а тень Бриков и сейчас окружает все наследие Маяковского.

Может быть, всякий большой поэт с тонкой душой подвержен все тому же комплексу «царственного паяца»?

Одной из удач Северянина я считаю книгу «Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах», вышедшую в 1934 году в Белграде. В ней собраны сто сонетов о людях известных, малоизвестных и почти незнакомых широкой публике. Многие характеры очерчены точно, иногда с юмором, а иногда и с откровенной неприязнью, что не только не портит книгу, но, напротив, — вызывает улыбку.

Вот, к примеру, «Ахматова»:

Героиня сонета узнается сразу, еще до того как возникают приметы из ее сборника «Белая стая» (1917).

Приведу краткую характеристику «Медальонов», данную Михаилом Шаповаловым:

«В последней строчке (ахматовского сюжета. — В.Б.) заключен "замок" сонета, выражающий главную мысль ярко и образно:

Ведь розы крови — розы для креста...

И "посылка", и "развязка" опираются в смысловом отношении на книги героини, названия которых проходят в тексте замаскированно: "Четки", "Вечер", "Белая стая". Так написан сонет "Ахматова". И этот прием, с упоминанием книг или персонажей автора, используется Игорем Северянином и в отношении других героев "Медальонов"...

В общий ряд "медальонов" поставлен и сонет "Игорь-Северянин":