Люси Уорсли - В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта

В довершение всего Генри выдал несколько неудачных ссуд. Польщенный вниманием высшего общества, он ссудил 6000 фунтов лорду Мориа, хотя все знали, что у того накопилось долгов на 100 000 фунтов. Глупо было давать деньги человеку, о котором расточительный принц Уэльский сказал: «Мы с Мориа как два брата; когда одному нужны деньги, он залезает в карман другого».

15 марта 1816 года банк Генри Остина лопнул – один из тридцати пяти банков, которые закрылись в этот трудный год после окончания войны. Генри был объявлен банкротом и покинул Лондон. Он повел себя не слишком достойно, обвинив в крахе банка «вопиющую недальновидность» своих партнеров, а не себя самого.

Несмотря на очарование Генри и на то, что он был «щедро одарен природой», хорошо знавшие его люди отмечали у него недостаток твердости. Бедняга Генри, необыкновенно энергичный, «прекрасный собеседник», не обладал, в отличие от братьев, умением создавать дом и семью. Возможно, в его обществе не приходилось скучать, однако он был «менее целеустремленным и явно добился меньшего успеха в жизни, чем его братья».

Последствия от краха банка Генри коснулись и его братьев. На самом деле пострадала вся семья. Мистер Джеймс Ли-Перро потерял 10 000 фунтов, которые внес в качестве поручительства за Генри. Совершенно очевидно, что Джеймс Ли-Перро стремился компенсировать свою потерю и поэтому не предусмотрел долю Остинов в соглашении относительно Стоунли. Особенно разозлилась его жена. Она писала о том, какой огромной суммы «они лишились из-за его неблагоразумия» и «какими могли быть последствия, если бы соглашение о Стоунли не увеличило доход, позволив нам пережить потери».

Эдвард, брат Генри, потерял 20 000 фунтов, и это было очень неприятно. Финансовые трудности в сочетании с судебной тяжбой могли привести к тому, что женщины из семьи Остин лишатся Чотон-коттеджа. Генри и Фрэнк больше не могли позволить себе 50 фунтов ежегодных выплат матери и сестрам, которые они делали с 1805 года.

Джейн была в относительной безопасности, поскольку вложила полученные от продажи книг деньги в 5-процентые акции флота. Но в результате краха банка Генри она потеряла 13 фунтов дохода от «Мэнсфилд-парка» и 12 фунтов от второго издания «Чувства и чувствительности», лежавших у нее на счету. 25 фунтов несравнимы с 10 тысячами, но для нее и такая потеря была существенной.

Этот период неприятностей и сомнений отразился в самом элегичном романе Джейн, «Доводы рассудка», к которому она приступила 8 августа 1815 года. Роман, начинающийся с утраты и раскаяния, затрагивает еще одну тему, которая, должно быть, волновала Джейн, перешагнувшую сорокалетний рубеж: старение тела.

Всю жизнь Джейн отличалась болезненностью. Она называла «бедняжками» женщин, которые наслаждались своими недомоганиями, получая удовольствие от «спазмов, нервических расстройств и их последствий». В «Эмме» Джейн рассуждает о нравственных аспектах «капризов и эгоизма воображаемых болезней». Она всегда насмехалась над людьми, утверждавшими, что они больны. А когда здоровье стало подводить ее саму, она встретила этот факт с высоко поднятой головой – отрицанием.

В те времена, когда медицина использовала скорее веру, чем науку, отрицание значило гораздо больше, чем мы можем предположить. «Как ты – здоровье, силы, вид, желудок и т. д.?» – спрашивала Джейн в письме к Кассандре в 1811 году. В эпоху, когда услуги врача стоили дорого, добираться до него нужно было несколько миль и он не обладал достаточными знаниями для постановки диагноза, огромную роль играли народная медицина и самолечение.

Друзья Джейн постоянно обменивались рецептами не только блюд, но и лекарств. Миссис Лефрой советовала полоскать больное горло «винным уксусом с медом и настоем шалфея», а в поваренной книге Марты Ллойд, отчасти составленной в Чотон-коттедже, есть лекарства от «укуса бешеной собаки», «боли в боку» и «распухшей шеи», а также отвары для использования в ветеринарии при лечении «ран у скота» и «чесотки» [72] Автор удостоилась чести держать ее в руках в доме-музее Джейн Остин. . Более того, жившие в Георгианскую эпоху люди не делали различий между легкими недомоганиями и смертельно опасными болезнями. Джейн часто пишет о том, что при простуде нельзя выходить на улицу, а также упоминает другие меры предосторожности, которые мы назвали бы чрезмерными. Но в те времена простуда не всегда была «всего лишь» простудой. Вполне возможно, она приведет к чему-то более серьезному, например туберкулезу. Или не приведет. Например, Парсон Вудфорд очень переживал, что «у него развивается геморрой», но в конечном итоге приходит к выводу, что это следствие того, что он «два или три дня назад съел слишком много гороховой каши».

Джейн и ее родственникам оставалось просто мириться с болью и недомоганиями, неизбежными спутниками жизни без парацетамола. Например, когда Джейн возила своих маленьких племянников из Годмершэма к дантисту в Лондон, это было «печальным событием», которое «стоило нам немало слез». Мы читаем, что с бедной Лиззи «еще не закончили» – ее зуб один раз уже сверлили, но его «нужно сверлить еще». Затем, во время другого визита, «у бедняжки Марианны вырвали две штуки… когда приговор был вынесен, мы с Фанни и Лиззи вышли в соседнюю комнату, где услышали два громких коротких вскрика». Дантист хотел также заняться превосходными зубами Фанни, и у Джейн закралось подозрение, «что он, должно быть, любитель зубов, денег и страданий».

Дома, в Чотоне, напоминанием о слепой и беспощадной силе болезней служило лицо ее невестки Мэри. В 1771 году семья Ллойд переболела оспой, «сливной формы, и у тех, кто выжил, шрамы остались на всю жизнь». При «сливной» оспе отдельные нарывы сливаются вместе, и на коже образуются обширные гнойные участки. Оспу принес «кучер, который скрывал факт болезни своей семьи, пока не было уже слишком поздно». Отец Мэри, священник, бросил семью на произвол судьбы и переехал в съемное жилье, чтобы самому не носить инфекцию «в церковь по воскресеньям». Болезнь забрала его единственного сына и обезобразила шрамами лицо дочери.

Джейн никогда не болела так тяжело, как Мэри, но ее письма свидетельствуют, что и в ее жизни случались недомогания. После тридцати она по-прежнему жаловалась на глаза, которые уставали и болели. «Я не могу носить очки и поэтому не способна делать никакую работу, кроме как вязать белыми нитками», – писала она в 1814 году. Круглые очки на зеленом шелковом шнурке Джейн держала в черном вышитом футляре; оба предмета теперь хранятся в ее письменном столе в Британской библиотеке.