Маргарет Тэтчер - Автобиография [litres]

В последний год моего пребывания на посту у меня возникли серьезные сомнения в том, разумно ли поддерживать господина Горбачева в его реформах. Но я неотступно оказывала ему поддержку и нисколько об этом не жалею. Во-первых, мне трудно бросать тех, кто полюбился и доказал свою дружбу, только по той причине, что от них отвернулась удача. И хоть недостатки моментально всплывают на поверхность, все же, я могу судить по своему опыту, уважение, с которым к кому-то относятся, от этого только растет: уважение – это мощный актив, как подспудно согласятся все те, кто участвует в большой политике и никак не может его добиться. А во-вторых, что важнее, мне казалось, что на тот момент не было никого, кто лучше господина Горбачева мог бы продолжить реформы. Да, я хотела увидеть крах коммунизма, но я хотела, чтобы это произошло мирным путем. Двумя очевидными угрозами миру были захват власти – скрытый или открытый – политиками жесткой линии из советской военной верхушки или мучительный развал Советского Союза. В течение всего лета 1990 года поступали тревожные доклады о вероятных восстаниях среди советских военных. Однако сторонним наблюдателям труднее всего было оценить национальный вопрос – то есть будущее самого Советского Союза.

Теперь я убеждена, что все мы на Западе переоценивали степень того, насколько некая Советская империя, ядро которой поддерживалось марксистской идеологией и коммунистической номенклатурой, – империя, построенная и связанная насильно, – была способна пережить приход политической свободы. Наверное, мы чересчур серьезно внимали дипломатам и западным экспертам и слишком мало прислушивались к представителям эмиграции. Тем не менее я не разделяла большую часть тех представлений, которые были характерны для министерства иностранных дел Великобритании и госдепартамента США в вопросе национальности. Мы все четко определились, как оказалось, в отношении особого юридического статуса государств Балтии: вопрос был не в том, нужно ли предоставлять им свободу, а в том – когда это сделать. Я предупредила советское правительство о серьезных последствиях применения силы против Прибалтийских государств, когда увиделась с господином Горбачевым в июне. Но я постаралась внушить литовскому президенту Ландсбергису, когда встретилась с ним в ноябре, чтобы он действовал с крайней осмотрительностью. И я надавила на обе стороны, призвав к дискуссиям, но только при условии четкого понимания того, что окончательным урегулированием для Балтийских государств должна стать их самостоятельность. Появление фигуры Бориса Ельцина как радикального сторонника реформ – как политических, так и экономических – должно было, вероятно, укрепить позицию господина Горбачева. Если бы они оба смогли забыть о свои разногласиях и если бы господин Горбачев был готов отойти от линии коммунистической партии, возможно, это придало бы новый импульс реформам. Но эти два «если» были непреодолимыми. Между ними сохранялись неважные отношения, и господин Горбачев был коммунистом до конца.

В западных кругах сложилась тенденция воспринимать господина Ельцина не более чем позера. Я не была уверена в том, что это правильное суждение. Но я хотела лично в этом убедиться. Соответственно, хотя я предусмотрительно поставила господина Горбачева в известность, четко дав понять, что воспринимаю господина Ельцина как и любого другого главу оппозиции, я с большой охотой согласилась встретиться с этим деятелем, когда он прилетел в Лондон в первой половине дня в пятницу, 27 апреля 1990 года. Наша беседа с господином Ельциным продолжилась всего 45 минут. Я не разобралась сразу, что это за фигура. Он больше, чем господин Горбачев, вписывался в мое представление о типичном русском человеке: высокий, косая сажень в плечах, славянские черты лица и на голове копна русых волос. Он держался уверенно, но без самонадеянности, любезно, и у него была улыбка, полная здорового юмора с толикой самоиронии. Но больше всего поразило меня то, что он явно продумал некоторые фундаментальные проблемы гораздо четче, чем господин Горбачев. Я начала беседу, сказав, что поддерживаю господина Горбачева и хочу с самого начала расставить в этом вопросе все точки над «i». Собеседник ответил, что знает, как я поддерживаю советского лидера и перестройку, и по некоторым из этих вопросов наши мнения расходятся, но он в общем и целом также выступает в поддержку господина Горбачева и ход реформ. Впрочем, советскому лидеру следовало больше уделить внимания некоторым вопросам, которые три-четыре года назад высказывали сторонники реформы. Перестройка задумывалась с той целью, чтобы сделать коммунизм более эффективным. Но это было невозможно. Единственный серьезный вариант – это глубокая политико-экономическая реформа, предполагающая переход к рыночной экономике. Однако все это слишком затягивалось. Я полностью согласилась с этим. Меня поразило то, что господин Ельцин в отличие господина Горбачева сумел уйти от коммунистического менталитета и стилистики. Именно он первым посвятил меня в то, какое отношение экономическая реформа имела к вопросу о передаче власти в отдельные республики. Он объяснил, что правительства республик фактически не были полностью автономными. В результате этого обсуждения я увидела в новом свете не только Бориса Ельцина, но и фундаментальные проблемы, стоящие перед Советским Союзом. Когда позднее на Бермудских островах я проинформировала президента Буша о том благоприятном впечатлении, которое произвел на меня господин Ельцин, мне дали четко понять, что американцы его не разделяют. Это было серьезной ошибкой.

Я всегда буду благодарна за то, что в бытность свою премьер-министром мне удалось посетить с визитом две бывшие коммунистические страны. В сентябре 1990 года в Чехословакии и Венгрии я побеседовала с людьми, которые еще незадолго до этого были полностью отрезаны от власти коммунистами и которые только-только начали понимать, что делать с коммунистическим наследием, оставившим после себя экономический раздрай, духовную опустошенность и безысходность. На меня произвела огромное впечатление инаугурационная речь президента Чехословакии Вацлава Гавела. Он говорил о «жизни в разложившемся моральном климате… [где] такие понятия, как любовь, дружба, сострадание, милосердие и прощение утратили свою глубину и значимость». Он описал деморализацию общества, к которой привел коммунизм, как «старый режим, вооружившись своей нахрапистой и фанатичной идеологией, превратил человека в производственную силу, а природу – в орудие производства. Таким образом, они покусились на их самую суть, а также на их взаимоотношения». Чехословакии повезло, что у нее был такой вдохновитель, как президент Гавел, но не меньше повезло и с Вацлавом Клаусом – динамичным приверженцем свободного предпринимательства, который возглавил министерство финансов. Вместе они перестраивали социально-экономические основы страны. Кроме очевидных проблем, с которыми им пришлось столкнуться, существовало также напряжение между чешскими и словацкими элементами федеральной республики. Затем я направилась в Венгрию. От стран Восточной Европы Венгрия отличалась тремя важными преимуществами. Во-первых, во время прежнего коммунистического режима здесь произошла значимая экономическая и достаточно серьезная политическая реформа. Поэтому переходный период оказался менее трудным и болезненным.