Александр Трапезников - Виктор Муравленко

— Так ведь кто? — заспорил вдруг Алексей. — Не те ли бодрые комсомольские вожаки семидесятых и восьмидесятых годов, которые песнями на БАМ звали? А теперь в банках и на «трубе» сидят.

Конечно, правда в его словах была. Николай Александрович вынужден был согласиться. Возразил он в другом, пытаясь объяснить:

— Это всё так. Но в окружении Муравленко, среди его соратников подобных перевертышей практически не было. А те, о которых ты говоришь, всегда были и останутся, по-медицински выражаясь, паразитами. Или рыбами-прилипалами. Они ведь жили не в изолированном пространстве, а мотались за границу, с вожделением смотрели, как пухнут и жиреют другие паразиты, западные. И исходили от их запахов слюной, только на людях прикрывались идеологией, как дубиной. У них был другой принцип: нам — всё, другим — закон и обязанности. И они надеялись дружной спаянной колонной «своих» влиться в западный рай. Что для них труд в высшем, глобальном понимании? Ничто. Это — для человекообезьян, а они — «элита». Но труд просто обязан, должен вернуть себе в России главный смысл, иначе мы все погибнем… Вот Егор Гайдар, один из первых подобных разрушителей, паразитировавший в журнале «Коммунист», сказал недавно, что СССР был плохой маркетинговой компанией, не соизмерял расходы с доходами, дескать, тогда многие не работали, но получали зарплату. Работали и еще как, вкалывали! И наша промышленность в семидесятые и восьмидесятые годы не была в таком развале, как сейчас, когда он, экономический неуч, взялся рулить. Одна Тюменская область при Муравленко еще с десяток лет после него была экономическим «тягачом» СССР, имела стратегическое значение, выходящее за пределы страны. Всё можно было сохранить и улучшить, но цель у них, паразитов, была одна — сломать. Что и сотворили в считаные месяцы. А Гайдар получил за это свою бочку варенья, которую и сосет, причмокивая, до сих пор. Но праздник в нашем доме еще будет! Потому что все равно источником всех благ, и духовных, и материальных, которые в охотку потребляют паразиты, является человек труда. И он свое слово скажет.

Николай Александрович еще раз осмотрел поляну — не забыли ли чего где? — даже подобрал чей-то чужой окурок; остался доволен и присел напоследок на поваленное дерево в теньке, поставив сумки у ног. Леша остался стоять, его мучил какой-то вопрос, не давал покоя. Наконец, не выдержав, он спросил:

— Неужели Муравленко не оставил после себя никаких богатств?

— Кладов, что ли, как граф Монте-Кристо? — усмехнулся дядя Коля. — Или замков на Лазурном Берегу? Нет, конечно. Миллионы тонн нефти и кубометров газа — вот то богатство, что он нам оставил. Построенные в Западной Сибири города и транспортные магистрали, аэродромы, современную развитую инфраструктуру — вот что. Это гораздо больше, чем всё Рублевское шоссе с его сидельцами. Потому что это тебе не какой-нибудь Абрамович или Березовский. Да, в какой-то степени магнат, по западным меркам, но — государственный, особенный, созидающий Россию. Между прочим, у Сталина после его смерти тоже не обнаружили никаких личных сбережений, только пару сапог и парадную шинель. А он принял страну с крестьянской сохой, а оставил с ядерным щитом, великой державой. Такие вот были люди, прямо хочется сказать словами Лермонтова: «не то, что нынешнее племя…»

Расскажу тебе такой случай. Тюменская квартира у Виктора Ивановича была обычной «трешкой» в нормальном жилом доме — не какой-нибудь отдельный особняк, И вот однажды родные после ремонта стали переставлять мебель. Клавдия Захаровна, жена, спрашивает у него: «Витя, а куда пианино поставим? Может, к той стенке, где ковер?» — «А где у нас ковер?» — спрашивает. Он даже и не знал этого, потому что не нужно было. Другой бы всю квартиру персидскими коврами устлал, а для Виктора Ивановича понятие «роскошь» не существовало. Он и за ужином-то обходился стаканом кефира и булкой, продолжая просматривать деловые бумаги, звонить на промыслы…

А как-то раз коллеги подарили ему к юбилею цветной телевизор, «Горизонт», кажется, большая редкость в ту пору. Привезли домой, когда его не было. Клавдия Захаровна решила устроить мужу сюрприз, ничего не сказала. Но телевизор вечером включила. Виктор Иванович посмотрел новости — никакой реакции. Ушел в кабинет работать. Видно, что черно-белые новости, что цветные — особой разницы нет. На следующий день — то же самое. И только на третьи сутки, в выходные, когда показывали мультик «Ну, погоди!», как раз перед программой «Время», он вдруг заразительно, как ребенок, засмеялся. «Ой, — кричит, — Клава, смотри, а волк-то и заяц — цветные!»

Вот такое у него было отношение к материальному быту. Но зато когда к нему обращались с какими-то просьбами люди, он всегда старался помочь. Они и тянулись к нему потому, что он действительно, всамделишно, не для видимости интересовался их жизнью. Разговор с приезжавшими к нему на прием буровиками начинал не с производственных, а с бытовых вопросов: «Как там у вас с питанием? Какие условия житья?» И буровики понимали: нет, они не «винтики» для этого высокого начальства!

Конечно, многие этим пользовались, звонили ему домой даже по ночам. А одна женщина устроила как-то раз целый спектакль в его кабинете. Пришла, рыдает, рассказывает о своей беде. А он не мог выносить женских слез. Поверил ее несчастью, обещал помочь. Но вечером, уходя с работы, вдруг увидел, как эта самая женщина хохочет вместе с сослуживцами — от скорби не осталось и следа. Муравленко всё понял: обманула. Утром пришел на работу и сразу же предупредил секретаршу: «Эту — больше не принимать». Она просто перестала для него существовать. Он мог быть и очень жестким. Особенно, когда его предавали. Таких людей он больше не замечал. Он, конечно, продолжал работать вместе с ними, даже общаться, как с той женщиной, но смотрел уже как бы сквозь них.

А вообще к женщинам он относился с большим уважением. Не случайно многие отделы в главке возглавляли именно женщины. А чтобы они всегда выглядели красиво, даже разрешил в рабочее время делать прически в парикмахерской (она на втором этаже располагалась). Где это было видано в советском учреждении? В социалистическое-то время?

— Да и в капиталистическое тоже не видано, — согласился Леша.

— Он любил, когда женщины приходили на торжества в длинных бальных платьях. И не было случая, чтобы когда-нибудь повысил на кого-то из них голос. Каждый Новый год из Куйбышева в адрес главка приходил вагон с шоколадными дедами морозами. В Тюмени это было в диковинку — и всё шло детям. А женщинам доставлялись редкие французские духи. И всё это тоже делалось благодаря Муравленко.

По праздникам в его кабинете собирались ребятишки из подшефного интерната, устраивали там концерт. А у него была под рукой специальная тумбочка с фломастерами, конфетами, пластилином, со всяким прочим дефицитом. Никто без подарков не уходил. Кого надо было устроить в гематологический центр или на лечение к знаменитому доктору Илизарову в Курган — устраивал. Люди выходили от него окрыленными, с надеждой. И надежда эта превращалась в реальную помощь.