Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 2

— Товарищ, да нас на вокзале уже два раза осматривали!

— Раскрывайте! А не то все вещи вытряхнем из сундуков на площадь.

— У нас, товарищи, ничего нет запрещенного!

— А зачем так много вещей? Вы — спекулянты!

— Какие там спекулянты! Просто переезжаем целой семьей — на службу в Москву. Как же у большой семьи не быть вещам? Сами, небось, понимаете!

Мальчишка замялся.

— А вы кто такие будете?

— Кооперативный служащий! Да и везу не только свои, но и вещи кооперативного союза.

— А мандат есть?

По какому-то счастливому наитию я попросил во Ржевском союзе кредитных товариществ удостоверение о том, что я — представитель союза в Москве, куда и переезжаю на службу, и что я имею при себе, кроме своего личного, еще и имущество, принадлежащее союзу. Кооперативный союз просит советские власти не делать мне затруднений.

Этот мандат и даю мальчишкам. Уткнулись носами, разбираются…

Удовлетворились:

— Поезжай!

Поехали — и еще как. Вовсю гнали извозчиков… Как бы на вокзальной площади еще где-нибудь не задержали с обыском.

Из опасной зоны выскользнули благополучно.

Дорога от мартовского тепла разбухла. На улицах снежные косогоры обратились в полужидкое месиво. Грязна уже стала Москва, — снег с улиц более не свозили; в порядке их содержать, по случаю революции, перестали.

Брызги из-под саней грязными комьями летят на одежду прохожих. Они провожают нас ругательствами.

На Воздвиженке, близ громадного дома «офицерского магазина» [50], на снегу, у тротуара, — кровавые пятна.

— Бомбу вчерась здесь взорвали! — объясняет извозчик. — Кровь-то не прибрали еще…

Поселились временно мы на Арбатской площади, на углу Воздвиженки, в трехэтажном угловом доме, № 18. Здесь помещалась частная музыкальная школа, содержимая Виктором Александровичем Селивановым. Его семья была сейчас вне Москвы, и В. А. сдавал внаймы три меблированные комнаты.

Симпатичный бонвиван, Селиванов еще никак не мог приспособиться к новой жизни. Ему казалось, будто можно продолжать жить так же, как и в предреволюционное время. Мы в шутку его прозвали «буржуем». Например, живя одиноким, он все же держал старую прислугу — двух женщин: горничную и кухарку. Этим женщинам, в сущности, нечего было делать, но они страшно обворовывали и объедали Селиванова. Он видел эту эксплуатацию, но, по слабоволию, не мог ей противостоять. Жаль было на него смотреть: носится целый день по Москве, давая, ради заработка, уроки, а прислуга не только поглощает значительную часть его заработка, но часто при этом его самого держит впроголодь. Селиванов неоднократно жаловался нам на то, что дома ему нечего поесть. А мы видели, что за его счет прислуга откармливает своих гостей и родню. В то время часто повторялась крылатая жалоба прислуги:

— Попили господа нашей кровушки!

Здесь, несомненно, прислуга пила кровушку своего господина.

Несмотря на общую голодовку или, во всяком случае, большие лишения, — В. А. продолжал, один раз в неделю, устраивать у себя журфиксы с картами и музыкой. Соберутся человек шесть-десять, пьют, едят за счет хозяина… Все это казалось картинкой из давно отжитого времени, но Селиванов не мог понять, почему я решительно отказался бывать на его журфиксах.

Между прочим, В. А. Селиванов служил инспектором преподавания музыки в Александро-Марьинском девичьем институте на Пречистенке. Большевизм сильно ударил по строю этой закрытой и, в сущности, аристократической школы. В. А. болезненно переживал эту ломку.

Приходит он как-то к нам взволнованный:

— Сегодня к нам в институт явилась комиссарша. Девица на возрасте, еврейского происхождения. Собрала педагогический совет и предъявила требование: «Вы должны всех институток распустить — отослать к родителям! Это — буржуазный элемент! Институт надо пролетаризировать, принять в него пролетарских детей». Нас всех — точно обухом по голове. Так и присели, смотрим один на другого. Одна из классных дам не выдержала, воскликнула: «Да откуда же брать пролетарских детей? Не с Хитрова же рынка [51]!» — «Именно! — оживилась комиссарша. — Вот именно! С Хитрова рынка мы и возьмем сюда детей».

В Ведомстве учебных заведений императрицы Марии существовало всегда самое консервативно-монархическое настроение. Неудивительно, что требование о пролетаризации ими понято быть тогда еще не могло.

В. А. Селиванов был одновременно и председателем профессионального союза музыкантов-педагогов. В первое время с профессиональными союзами неклассового характера большевицкая власть еще считалась. Когда во вторую половину 1918 года голод в Москве стал сильно заостряться, подобно другим союзам и этот получил право привезти для своих членов два вагона муки. Добряк В. А. уговорил и меня, не имеющего никакого отношения к музыке, а тем более — к ее преподаванию, тоже записаться, — чтобы иметь право на получение муки, — под каким-то титулом в союз музыкантов педагогов. Это тогда называлось — «примазаться», и оно было, в силу тяжелых условий жизни, в обычае. В качестве примазавшегося «преподавателя музыки» и я получил на свою долю два мешка муки.

Позже Селиванову удалось получить для своего союза, а заодно для себя лично и для своей школы, — реквизированный особняк на Арбате же, на рыночной площади, против Александровского военного училища. Сначала В. А. смущался. Советовался со мной:

— Все-таки как-то неловко… Вторгнуться в реквизированный частный дом…

Потом — ничего, примирился.

Тогда московскую жизнь совершенно отравляли грабежи. Полиции от времен революции более не было, а революционная милиция для своих задач еще не годилась.

Грабители постоянно нападали на дома или на отдельные квартиры. Вторгнутся под видом агентов власти, производящих обыск, а иногда и безо всяких предлогов, и ограбят население дома.

Все это проделывала разнузданная солдатня.

С вечера Москва погружалась во тьму. Выходили из домов только по совершенно неотложной необходимости. И вышедший на улицу имел шансы быть ограбленным.

С сумерками почти все дома закрывались железными воротами; обращались в маленькие форты. Проникнуть, начиная от сумерек, мирному, но неизвестному человеку в такой дом — было совершенно невозможно. Да и в дневные часы без протекции в них не всегда можно было попасть. Парадные ходы на улицу были почти повсеместно наглухо закрыты, проходили в квартиры через ворота и черным ходом.

Но эти баррикадные меры устрашали и стесняли только мирных жителей. Грабители, подъезжая на грузовых автомобилях, поднимали стук и грохот, стуча прикладами о ворота, и так терроризировали население дома криками о необходимости обыска и о последствиях, если обыску будет оказано сопротивление, что обыкновенно ворота пред ними беспомощно открывались…